Материал подготовлен

к.т.н. Харчевниковым А. Т.

 

СМЕРТЕЛЬНА ПЕТЛЯ РОССИИ

 

Часть 9. Линейная (плановая, отраслевая) форма как «политическая технология».

…

 

 

9.4. Основные понятия процессов соисполнения функций. Механизм взаимодействия.

 

Содержанием, «телом», носителем функции, элементарной технологией, или элементарным предметным богатством, функ­ционального производства (как носителем товара является по­требительная стоимость, полезная вещь), является полезная рабо­та (хотя, конечно, не в физикалистском смысле) в бесконечном разнообразии ее конкретного содер­жания (т.е. опять же именно процесс).

Это работа коллектива и металлургического завода, и его же цеха, и горняков шахты, и механизаторов колхоза, и животново­дов фермы, и транспортной организации, и складского хозяйст­ва, и продавцов магазина и т.д. Совокупное богатство и предста­ет здесь как «сумма» всех работ, выполняемых функций произ­водства, т.е. буквально как «сумма технологий». Понятно, что, скажем, обычная вещественно-продуктовая функция состоит в выпуске все тех же вещей, но, как предметная форма богатства функционального производства, работа все равно является про­цессом их создания, деятельностью коллектива, осуществляющего технологию. Предметные ценности здесь в самой деятельности, в том числе приводящей в движение вещи. Потому, постепенно ло­мая наипрочнейший товарный стереотип, надо всегда иметь в виду, что никакого продукта (в том числе и «валового») в функциональном производстве не сущест­вует, здесь есть только процессы, если уж так очень хочется, - услуги, но уж тогда «услуги» и металлургические, и авиастроитель­ные и т.д. Потому телевизионный завод обеспечивает телевизорами магазины, т.е. выполняет функцию этого обеспечения, равно как магазины обеспечивают телевизо­рами население. Работа и суть элементарное богатство, несораз­мерная с другими качественно определенная деятельность кол­лектива, конкретное содержание функции, реализуемое беско­нечно разнообразным конкретным трудом, отличающим, так ска­зать, труд горняков от труда архитекторов.

Один из ортодоксов как-то заметил, что здесь суть дела не мо­жет быть в процессах, а заключена именно в результате какого-то процесса. Но это казуистический прием именно глубоко вещистского мышления. Хлеб, к примеру, мы можем есть как купленную в магазине вещь, но это же наше «хлебопотребление» является процессом хлебообеспечения нас магазином (и далее). «Результа­том» здесь являются не съедаемые буханки хлеба (вещи), а само «хлебоедение» (процесс), успешно осу­ществляемое и упомянутым ортодоксом. Так что упомянутое хле­боедение и суть здесь тот самый результат, скажем, по отноше­нию к тоже процессам посевной, уборки, хлебопечения.

Со своей стороны, будучи конкретно-определенным содержа­нием функции, работа характеризуется как качеством работы, т.е. уровнем выполнения некоторых общественно признанных требо­ваний к свойствам работы, так и количеством - как большая или меньшая мощность функции. Но при этом конкретная определен­ность никуда не исчезает, и работы как мощности разных функ­ций остаются как таковые несопоставимы (скажем, мощность функции литейного завода и мощность функции обеспечивающего этот же завод конструкторского бюро). Поэтому, например, можно сказать, что общая мощность двух одинаковых телевизионных за­водов вдвое больше мощности каждого из них, но эти мощности несоизмеримы с мощностью, скажем, мясокомбината.

Вообще по типу связей людей функциональное взаимодействие выше и сложней вещественно-продуктового. Один из принципи­альных моментов здесь состоит в том, что элементарные акты соисполнения не парны (как в обмене), а всегда множественны по участникам. Соисполнение функций всегда предполагает многие функции, когда в каждой функции осуществляется одновременно соединение работ многих используемых или обеспечивающих функций и разведение работы по пользователям, обеспечиваемым функциям. В конечном счете в работе каждой функции в единстве соединения и разведения происходит «физическая», естественно-техническая увязка смежных работ.

В отправном для понимания иллюстративном примере агент вступает в связь с «правым» и «левым» смежником по конвейеру, да еше с тем, кто его обеспечивает нужными для операции деталями и с тем, кто обеспечивает общий ход конвейера, т.е. в этом упрощенном примере, где обменом вещей и отдаленно не пахнет, агент находится в одновременном взаимодействии по крайней мере с четырьмя дру­гими агентами. Изучая мануфактуру, Маркс обратил внимание на две формы разделения труда в ней: подетальную (параллельно изго­тавливаются разные детали, затем собираются) и пооперационную (продукт при изготовлении проходит множество последовательных операций). Так вот, ячеистое разделение труда, основа функциональ­ного взаимодействия, логически и подобна своего рода большому «конвейеру», комбинации как «подетальных» (изготовление, скажем, двигателей, шасси, колес, электрики и сборка автомобиля) и «поопе­рационных» (добыча руды, очистка, обогащение, выплавка чугуна, стали, прокат и тд.) функций в их соисполнении. Но здесь, конечно, речь идет вовсе не о самой, бесконечно конкретной, естественно-технической увязке процессов в недрах производства, а именно об общественных формах ячеистого разделения труда, т.е. соисполне­ния. Ведь раз «люди так или иначе работают друг на друга, их труд получает тем самым общественную форму». Просто все базовые формы качественно различны. Так, в товарном производстве есть обмен, но в чистом виде нет соисполнения; парные акты обмена со­вершаются в договорной форме сделок обособленными товаропроиз­водителями, покупателями-продавцами. Сколько бы ни было таких сделок, каждая из них дуальна, а уж, как говорится, их согласование между собой - это внутреннее, частное дело каждого покупателя и товаропроизводителя. В соисполнении же элементарные акты осу­ществляются в уже общественной договорной форме согласований работ сразу некоторого множества смежных агентов в виде уже не сделки, а плана, который никогда не может быть механической сум­мой независимых парных сделок. Товарная сделка суть соглашение двух агентов, а план суть более сложное соглашение сразу многих агентов (вопрос же о том, почему при этой добровольности приходит­ся выполнять и нелепые планы, так же как и вопрос о том, почему при полной добровольности пролетарию приходится продавать свою рабочую силу, пока преждевременен, ибо вначале речь идет о функ­циональности вообще, как о товаре вообще, т.е. о симметрии).

Итак, если в товарном производстве соисполнение функций (все равно неизбежное) - внутреннее или частное дело товаропро­изводителя, то в функциональном производстве соисполнение фун­кций выступает уже в виде общественных форм согласования («плановый торг», по Корнаи и, лишь в частности и по внешней видимости, «административный торг», по Кордонскому) и самого взаимодействия участников. Кроме того, ячеистому разделению труда (в отличие от товарного, предполагающего необходимость сходных, «конкурирующих» товаропроизводителей) как раз имма­нентно соисполнение прежде всего специализированных, разных функций (например, проектирование, нулевой цикл, возведение каркаса, монтаж оборудования, отделка и т.д.). т.е. непосредствен­но не сравнимых между собой связанных работ, когда о товарной связи между ними в ее сколько-нибудь строгом смысле (непосред­ственной «конкурентности») и речи быть не может. Ну а то, что при капитализме все в основном происходит в товарных формах, в том числе и по природе нетоварное (напри­мер, функциональное), так это и при феодализме все отношения феодализированы, и в линейной форме все функционализировано, даже если имеет товарную или местную природу.

В вопросах, близких именно к функциональности (в капиталисти­ческой форме), Маркс писал; «Кооперация наемных рабочих есть... только результат действия капитала, применяющего этих рабочих од­новременно. Связь их функций и их единство как производительного совокупного организма лежит вне их самих, в капитале, который их объединяет и удерживает вместе. Поэтому связь их работ противосто­ит им идеально как план, практически - как авторитет капиталиста, как власть чужой воли, подчиняющей их деятельность своим целям». Маркс, правда, здесь технологическую инвариантность не оттенил, объединив базовое и историческое в один «капитал», но в остальном точно. Так что и при капитализме (и в любой форме), в силу гетероген­ности производства, есть и функциональные взаимодействия (доста­точно обратить внимание на такие явления, как функции, одновре­менность, работа, план, - прямо как будто Маркс начинал заглядывать в наши фундаментальные проблемы), но они деформированы господ­ствующей капиталистической формой, скрывающий их собственное базовое содержание. Точно так же и в функциональном производстве есть вещественно-продуктовые взаимодействия (снятые деформации).

Таким образом, в первом рассмотрении диспозитивного среза функционального производства мы видим сеть функций соисполняемых, по образной формуле: они обеспечивают нас, а мы обеспечиваем других агентов, так что все обеспечивают всех.

Кроме конкретной, несопоставимой, стороны работы функ­ция имеет и абстрактную сторону общественной формы своего бытия - положение функции, проявляющееся в относительном единообразии заключенного в ее выполнении уже абстрактного труда исполнителей функции. Положение функции - это ее сво­его рода общественное, производственное место, одномерный «вес», в соотнесении с другими («меновая стоимость»). В целом пока можно сказать так: вместо обмена, товара, потребительной стоимости и стоимости товара (в товарном производстве) в функциональном производстве соответственно выступают соисполнение, функция, работа и положение функции. Но если обмен товаров осуществляется на основе равенства (величин) их стои­мостей, то соисполнение функций осуществляется логически ра­дикально по-другому, на основе соответствия (величин) поло­жения функций. Функциональность здесь и обнаруживает себя именно как связь соответствия.

Логика этого соответствия (по сравнению с логикой равенства), хоть в силу товарных стереотипов и необычна, но по сути проста. Функции, скажем, десяти проектировщиков завода, соответствует функция ста строителей корпуса этого завода, она соответствует функции двухсот монтажников оборудования, та и другая соот­ветствуют функции пятидесяти транспортников, обеспечиваю­щих стройку и подвоз оборудования. Очевидно, что величины де­сять, сто, двести, пятьдесят, как характеристики положения фун­кций, никак не равны, но само соответствие положения функций при всякой данной эффективности труда различных работ есть отнюдь не менее точное соотношение, чем равенство.

В первом приближении соответствие функций оказалось свя­занным с абстрактным трудом, выраженным в виде некоторых обобщенных численностей коллективов. Первая тонкость здесь уже в том, что численность эта не механическая, списочная, а все­гда несколько большая по отношению к ней, учитывающая слож­ность труда, на чем мы остановимся несколько ниже. Пока вопрос состоит в другой тонкости. Что это за вступающие в соответствия объективные количества, величины абстрактного труда, если эти величины уже в виде численностей не определяются привычными затратами рабочего времени? К уяснению смысла этого количест­ва нас подводит высказывание Маркса в связи с рассмотрением интенсивности труда: «Наряду с измерением рабочего времени как «величины протяженной» теперь выступает измерение степени его уплотнения». Дело, конечно, не в измерениях (мы имеем дело только с апостериорными величинами), а именно в том, что в свя­зи с абстрактным трудом можно говорить по крайней мере о двух качественно разных величинах, одна из которых «протяженная» (выражается продолжительностью времени), а другая какая-то «непротяженная», хотя и тоже объективная.

В отличие от стоимости товара положение функции в ее пер­вом превращении в количественную величину выступает как объем функции (величина положения), определяемый не величи­ной затрат абстрактного труда, а скоростью его затрат, мощно­стью. Сам по себе человеческий труд есть сущность бесконечно­мерная, но как «протяженная», «затрачиваемая», а потому и представленная в вещи в виде, например, стоимости, определя­ется временем, хотя сам труд, конечно, временем не является. В большом же «конвейере» функционального производства в силу его имманентной синхронности вовсе не время характеризует общественные формы соисполнения процессов труда (это время, в первом приближении, у всех одинаково), а само количество труда, осуществляющего в каждый данный момент те или иные «операции» на согласованном «конвейере».

Объем функции имеет объективный смысл общественно необ­ходимого расхода труда в его содержательной аналогии не с энер­гией (количеством), а с мощностью, т.е. с затратами энергии в единицу времени при выполнении данной функции. Поэтому в смысле не величины, а именно ее «размерности» объем функции ничем не отличается ни от напряженности, ни от интенсивности труда (все они «мощно­сти»), но их сущность крепко различна. Объем функции суть вели­чина общественно-необходимого труда при его социальной равнонапряженности (меняющейся лишь «эпохально») во всем синхрон­ном функциональном производстве, а интенсивность характери­зует бесконечно возникающие и исчезающие индивидуальные, групповые, отраслевые и т.д. различия в этом расходе. Так что если узловой метафорой выражения особенности труда в товарной симметрии является равенство количества труда (в обменах), то в функциональной симметрии это - равенство напряженности тру­да (в соисполнении). Ну а всякие отклонения, искажения, мета­морфозы, превращения и т.д. - это уже в обоих случаях дело деся­тое. Что же касается классических затрат абстрактного труда как величины «протяженной», то они не исчезают, остаются объектив­ной характеристикой всего того, в чем хотя бы в какой-либо форме труд «накапливается» или осуществляется за некоторое время. В частности, логическое произведение объема функции на время ее выполнения оказывается «стоимостным» выражением выполнения этой функции, но в функциональном производстве действуют именно объемные, а не стоимостные отношения в соисполнении функций, так как «в чистом виде» обмена (выявляющего стои­мость) здесь не существует.

 

9.4.1. Извечные коллизии вокруг сложного труда и эффективности труда.

Между тем сложность тру­да суть его естественная трудность в выполнении данной функции в объективной характеристике абстрактной стороны труда. Поэто­му сложность есть количественная характеристика труда выполне­ния данной функции в его образовании объема функции. Эта сложность, строго говоря, никогда не может быть вычислена, так как состоит в апостериорном признании трудности данного труда. Соответственно простой труд есть специфическое признание труда вообще, а следователь­но, существование более или менее сложного труда вообще, а вовсе не некоего совсем несложного. Сам же сложный труд есть объем­ная форма признания как затрат труда на демографическую под­готовку работников («накопленное» в форме «дипломов»), так одно­временно и текущего расхода их труда. Но в функциональном про­изводстве исполнитель - тоже процесс, характеризуемый мощно­стью, трудовым потенциалам, и в целом происходит не стоимост­ная, а объемная редукция сложного труда (к простому). Поэтому, скажем, если «рабочая сила» имеет смысл штучно обмениваемой субстанции, то «потенциал», не только трудовой, но и вообще потенциал техноло­гии, может согласовываться, включаться (рассогласовываться, вы­ключаться), но никак не обмениваться. Образно говоря, зерно на хлеб или руду на металл можно обменять, но уборку (зерна) на вы­печку (хлеба) или добычу (руды) на выплавку (металла) обменять нельзя ни при каких ухищрениях. Их можно согласовать, напра­вить, начать, прервать, ускорить, замедлить, закончить и т.д., но только не обменять.

В отличие от капитализма, где занятость, как писал Маркс, не определяется «естественными границами» (на­селение), в имманентно замкнутом функциональном производстве исполнители выступают в неблагозвучной, но базово совершенно естественной форме не рабочей силы, а кадров, штатов, номенкла­тур, должностей, степеней, разрядов и пр. выражений определен­ной работы и трудовых потенциалов работников и коллективов.

Итак, сложность труда связана со степенью профессиональ­ной специализации, квалификации, компетенции, с факторами, выражающими различия знаний, опыта, опасности, вредности, ответственности, умственных, физических, нервных и пр. осо­бенностей труда.

На этот счет весьма интересно следующее. На фактическом ма­териале можно показать, что реальная «сетка» оплаты тру­да руководителей и рабочих на предприятиях Франции, ФРГ и СССР – одного и «того же порядка». Здесь усматривается некоторая объективная инвариантность в ие­рархиях сложности труда на предприятиях современных индуст­риальных структур. Хотя есть и разница: директора в обоих случаях - управленцы, но на совет­ских предприятиях над директором стоит чиновник лишь следую­щего разряда сетки, а на типичных капиталистических предприятиях над директором стоит, в классическом случае, частный вла­делец, собственник, с самоустанавливаемым «разрядом», надо по­лагать приличным, к тому же скрытым «коммерческой тайной». В системе издержек, дохода, налогов, прибыли, скрупулезно фикси­руемых отчетностью, есть, однако, пунктик, полностью покрытый мраком неизвестности. Это, так сказать, личный расход собствен­ника предприятия, который может быть не занят не только слож­ным, но и простым трудом. Однако никаких цифр на сей счет нет. Это «табу» всех западных статистик.

В общем в исходных абстракциях смысл сложного труда скро­мен по содержанию и в этом отношении фундаментален и прост - ведь категории заработной платы, специально вовсе еще не суще­ствует на данной ступени нашего изложения. Куда как ясней ска­зано. Потому и мы здесь лишь фиксируем, что во всех многообра­зиях происходит объективная редукция, «сведение» во всех формах сложного труда к простому как к единственной мере полезного че­ловеческого труда вообще, т.е. просто труда или простого труда, как единственной же негэнтропийной, созидающей субстанции вообще всего на свете, но лишь в его «мощностной», функциональ­ной форме. Редукция - это и есть просто объективно складывающееся общественное уважение, оп­ределенная элементарная справедливость в отношении к трудно­сти деятельности.

Другое дело – это «материальная» справедливость, которая каждый раз, подчас сильно,  в разных исторических формах совершенно по-разному «материально» же нарушается, но пока речь лишь об абстракции симметрии функционального взаимодействия.

Далее. Соответственно упомянутая эффективность труда, точнее, уже именно процессов труда есть как бы материальная и логическая ге­нерализация производительности труда, но потому ж и никогда не сводимая к ней. Последняя есть только частный (снятый, предель­ный- как и во всякой генерализации) случай эффективности, когда выполняемая функция вещественна, т.е. работа состоит в непосред­ственном изготовлении вещей. Другими словами, эффективность труда определяется мощностью функции, приходящейся на одного работника, т.е. всегда связана не с абстрактной (объемной), а с кон­кретной стороной труда любого рода, от шахтерского до контор­ского. Понятно, что в совокупном процессе с ростом эффективности труда положение данной функции уменьшается, разумеется, при прочих равных условиях (например, если с ростом эффективности совпадает и рост потребности в данной функции, то тогда и ее поло­жение может расти, несмотря на увеличение эффективности). Гово­ря абстрактно, приближаясь к бесконечности, эффективность озна­чает выполнение необходимой работы бесконечно малым объемом функции.

Например, раньше, скажем, проблемой отопления города были заняты едва ли не все его жители, а теперь - только работники ТЭЦ, ДЭЗов или ЖЭКов. В самом общем случае эффективность непосредст­венного труда (труда, имеющего дело с «косной материей») зависит от огромного количества конкретных факторов, от типа или модифи­кации технологии, от ее состояния, от оснащенности функции, от ее обеспеченности другими работами, от потенциала технологии (в ча­стности, ее производительности), от ее масштабов, от природных ус­ловий и, наконец, от организации самой работы коллектива, квали­фикации и расстановки работников. Поэтому, будучи одним из элементарных проявлений общественного прогресса вообще, роста негэнтропии, эффектив­ность труда абсолютна лишь в своей относительности («рост»), в част­ности конкретней обнаруживаясь в самосопоставлении однородной работы (динамика), в сравнении со схожей работой, с абстракцией потенциально достижимой работы и т.д. Но наибольшие трудности в понимании эффективности труда состоят совсем в другом.

Вообще любопытно, что не экономист, а философ К. Кантор, пусть терминологически неточно, но по сути верно, замечает, что экономическая эффективность не адекватна «советскому общест­ву». Однако в том смысле, недоговоренном Кантором, в каком, скажем, желудок можно охарактеризовать, допустим, скоростью переваривания пищи, нервную систему таковым «показателем» уже не охарактеризуешь, хотя с ней, конечно, связана и работа же­лудка. Вот это, похоже, и будет требовать постоянных пояснений.

Когда мы только упоминаем слова «производительность» или «эффективность», то это как бы «автоматически» тут же толкает мысль к количественной форме «больше-меньше». Оно и верно. Но с учетом двух моментов. Во-первых, оба явления имеют дело только с конкретным трудом, результат или ход которого вычисляется то­же только в весьма узких пределах и, как отмечалось, относитель­ных формах. Во-вторых, производительность и эффективность -это количественные моменты совершенно разных качеств, разных типов общественных форм конкретного труда. Это, как бы сказал А.Ф. Лосев, совершенно «разные категории». Это атрибуты разных общественных механизмов, «обменного» и «соисполнительного».

Хитрая беда здесь в том, что само слово «эффективность», как в таких случаях говорят социологи, заметно оккупировано в экономиксной литературе. «Сравнение издержек и выручки», пишет например А.П. Паршев, в целом пытаясь «облагородить» капитализм, и на­зывается «эффективность». Но в действительности это явление доминантно совсем не имманентно капитализму, не присуще ему. Вещественное производство и характеризуется вещественной же характеристи­кой (в самой глубокой основе - производительность), а функцио­нальное производство характеризуется эффективностью. Даже если она низка! Это не количественно, а прежде всего типологи­чески разные характеристики.

На этот счет В. Глухова точно пишет, что эффективность - это мера субъект-субъектных отношений, всегда присущая конкретной ситуации. Но вот типы этих субъект-субъектных отношений (а это, напомним, философский «намек» на производственные отношения) определятся объектом этих отношений. Потому экономическая эф­фективность (в основе - производительность) связана с «метафизи­кой» производства вещей, а эффективность - с «метафизикой» техно­логий, соисполнения работ. Всегда одновременно многих. Произво­дительность связана с производством вещей, а эффективность - с выполнением функций (процессов), сводимых к производительности лишь в частных случаях. Потому,  даже сам термин «эффективность» в хозяйственную практику начал вводиться именно в СССР еще в 1920 г. С.Г. Струмилиным. (Хотя, вполне вероятно, само понятие «эффективность» тоже узкова­то; множественность функциональных связей позволяет предполо­жить, что более адекватной или дополнительной характеристикой труда здесь должна бы быть организованность; что опять же совсем не эквивалентно ее какой-то, тем более всегда конкретной, величине.)

Потому в удачливом капитализме может быть бешеная про­изводительность, но, строго говоря, там еще нет эффективности (организованности) как общественного атрибута производства. Абсолютно имманентная капитализму, так сказать, легитимная безработица, на­пример, - свидетельство отсутствия эффективности или органи­зованности как общественного атрибута. Равным образом в удачливом феодализме могли жить временами сытно и припе­ваючи, но там еще не было (доминантно) производительности труда, была полнота жизнеобеспечения, натуральная «продук­тивность» местности, «живущей пашни», самодостаточность.

На этот счет, расширяя понимание производства как хотя бы двух «технологических стилей», Л. Гребнев естественно приходит к достаточно широкой трактовке эффективности хозяйствования, которая «включает: устойчивость получения конечных результа­тов, уровень использования ресурсов (прежде всего человеческого фактора), наконец, целесообразность функционирования, пони­маемую как подчиненность экономики как части интересам жизни целого- общества». А последнее уже явно близко к орга­низованности, включающей еще и некоторую защищенность че­ловека, так сказать, от стихий производственных невзгод.

Потому же, например, нельзя не согласиться, что «экономичность предприятий, технологические новации и предприимчивость» действительно имманентны «развитому» ка­питализму. Но это совсем не тождественно организованности всего производства, тем более если в сравнениях систем отв­лечься от кризисных состояний.

И, наконец, общественные сравнения «успехов» выходят вообще в совершенно другие «материи» процессов гонки культур, характеризуемых совершенно иной атрибутикой. Но в нашем движении это дело очень и очень далекое.

 

9.4.2. Промежуточная форма «закона положения функций».

Итак, в рассмотренной диспозитивной сети соисполнение функций осуществляется на основе соответствия положения смежных функций, а величина положения, объем функции, опре­деляется общественно необходимым трудом ее выполнения. Назо­вем это концентрированное выражение функциональной симмет­рии в сети промежуточной формой «закона положения функций».

Промежуточная форма закона положения функций кажется формальной перелицовкой закона стоимости. И хотя речь идет о связях производства совершенно другой, логически ортогональ­ной, природы, в этом нет ничего удивительного в силу некоторых изоморфизмов всех базовых взаимодействий. Но главное совсем в другом - по своей «неатомистической» логике функциональное взаимодействие сложней товара. Так, изложенный по промежу­точной «аналогии» закон положения функций в отличие от закона стоимости даже (или тем более?) в абстрактной диспозитивной сети функций сам по себе (прямо-таки в полную противополож­ность закону стоимости) никак не выполняется. Если товаропро­изводитель начинает работать «неэффективно» (в сравнении с другими - непроизводительно), то при продаже своих продуктов на рынке посредством знаков - денег, цен (как говорят неоклас­сики, сигналов рынка) он это мигом заметит и либо разорится, либо подтянется, что и означает проявление закона стоимости. Но если исполнитель функции работает неэффективно (для про­стоты сравнения - непроизводительно), то его потребители не имеют никакого влияния на нашего исполнителя (как не влияет работник «конвейера» на исполнителя предшествующей опера­ции), а поставщики тем более по-прежнему обеспечивают нашего «неэффективного» исполнителя, ибо они тоже не «знают», что у не­го происходит, как не «знает» работник «конвейера», как идут дела в последующей операции. Короче говоря, функциональное взаи­модействие вообще в своей основе является диспозитивным, но в то нее время никак не сводится к диспозитивной сети.

Подобно тому как обмен товаров нуждается в «третьем» товаре (деньгах), соисполнение функций (процессов) нуждается в «треть­их» функциях (процессах), в управлении, каковое и имеет дело с материально-знаковыми (выражаясь экономически, «сигнальны­ми») отношениями функционального производства. Или все теми же «символическими посредниками» в смысле Т. Парсонса.

Положение функции не менее объективное отношение, чем стоимость това­ра, но является в своей относительной конкретности обществен­ных форм выражения логически еще более сложным путем. От неуловимой, но объективной стоимости к ее же знаковому (де­нежному) выражению (цена) дистанция логически короче и про­ще, нежели от тоже неуловимого, но столь же объективного по­ложения функции к его общественным знаковым выражениям. В общем относительно простые аналогии кончаются.

Местное взаимодействие, вспомним, априори территориально замыкается, т.е. в совокупном производстве стремится к иерар­хической дискретизации с максимально возможной самообеспе­ченностью («использование ареалов») каждой зоны (от двора до страны). Функциональное взаимодействие столь же априори син­хронизируется (нет неработающих исполнителей) и функцио­нально замыкается (нет функций, не смежных с другими) с ад­ресной диспозитивностью функций (осуществляемых на «зара­нее известного потребителя»). Образно говоря, то, что надлежит изучать, можно первоначально охарактеризовать цитатой из ра­бот Юра, приведенной Марксом: «Огромный автомат, составлен­ный из многочисленных механических и сознательных органов, действующих согласованно и без перерыва». Как говорится, просто ничего общего с рынком. Но вот здесь и нужны весьма развернутые пояснения по поводу такой прекрасно известной аналогии с автоматом, конторой, конвейером, синдикатом, фаб­рикой, даже оркестром.

Далее -  в предельно мягкой форме выражения, как бы «упреком» всем нашим экономтеоретикам.

Сквозной акцент понимания всей плановой системы был прак­тически везде и всюду сосредоточен на ультраструктуре иерархии (управление, «административно-командная система», «бюрокра­тия»), оставляя в тени самое «тело» производства. В ходе «реформ» в Венгрии эта иерархия была подразрушена (хотя как раз в Венгрии довольно осторожно, частично). Естественно, что в этих условиях сообразно экономмышлению центральным предметом концепту­ально и вполне на «атомистический», капиталистический, рыноч­ный лад стали предприятия. Но материально, производственно все оказалось совершенно не так. По мере отпускания предприятий в «самостоятельность», рынок, показывает Старк (1996), вдруг стали приот­крываться многочисленные «неформальные» горизонтальные связи. Естественно, что раз рыночного экономподобия нет, то откры­вающиеся реалии требуют для обозначения и других метафор. В результате Старк приходит к тому, что исходная посылка «от пред­приятия» вообще неверна. Выявилось реальное существование «межфирменных сетей» - не изолированных предприятий, а их «се­тей», структур с «отчетливыми сетевыми характеристиками» и т.д. Более того, Старк даже делает вывод о том, что именно «формиро­вание корпоративных сетей» является альтернативой «принуди­тельному дихотомичному выбору между иерархией и рынком».

Ясно, что ма­териальная структура производства выявилась как логически совершенно иная, неэкономическая в сколько-нибудь строгом смысле «экономического».

Вот эту абстрактную «горизонтальную», диспозитивную сеть производства мы эскизно и рассмотрели. Именно она и является основой, если угодно, уже видимого «административного рынка». Хотя и не «рынка» вовсе, а совсем другого типа хаоса, суеты, «иг­ры» и пр.

 

 Аристотель писал в «Политике», что далеки от истины те, кто не видит различия «между большой семьей» и небольшим государст­вом. Но до сих пор многие не видят. Короче говоря, даже огромная фирма («фабрика»), будь она хоть трижды транснациональная, сколь угодно «планирующая», есть лишь хозяйственная форма (могущая изменяться, сливаться, распадаться, исчезать и т.д. и «оптимизиро­ваться» в своих пределах), а даже «маленькое» функциональное про­изводство, которое, вовсе не претендуя на изучение будущего, клас­сики лишь исключительно образно и сравнивали с фабрикой, - это не хозяйственная, а общественно-производственная форма. А это про­тивоположность сфер юридическо-хозяйственной («небо») и мате­риальной («земля») производственных отношений. Так что аналогия с фабрикой метафорически правомерна, но только с отсечением ма­лейших хозяйственно-политических, «оптимизационных» и управ­ленческих интенций, т.е. в понимании работы этой «фабрики», вклю­чая управление, как независимой от воли и сознания людей или как планомерности (формы соисполнения), т.е. радикально другого (не­товарного) механизма, типа хаоса, «борьбы и согласия», с распреде­ленной обратной связью. В сравнении с капитализмом плановая форма действительно подобна «фабрике» (связи не только внутри предприятий, но и между ними технологизированы), но вот в собственном содержании это ра­дикально не «фабрика», а новый тип производственных отношений. Но это-то и не по зубам экономическому мышлению.

Потому ж, возможно, начиная с А. Богданова, имели хождение идеи о тотально плановом обществе. …через много лет вновь по­вторяя и в «Тектологии»: «Всю сумму рабочих сил общества - десятки и сотни миллионов разнообразно дифференцированных единиц - придется стройно связать в один коллектив и точно ко­ординировать со всей наличной суммой средств производства...».  Вспомним полнейшую абсурдность такой задачи даже для «200 товаров» у С. Брагинского и Я. Певзнера, впрочем, как и Богда­нов тоже ничего не понявших, хотя и в обратную сторону. И в этой связи полезны рассуждения Л.Н. Юровского. «Плановый порядок, - писал он в 1926 г., - мыслим в полной своей законченности и с совершенным устранением закона стоимо­сти». Потому то же, но весьма уп­рощенно: как именно «мыслим», классически, - как непротиворечивая идея; или конструктивистски, т.е. может быть построен, ибо речь идет о «построе­нии» как конечном описании, алгоритме.

Богдановская «планомерность» чисто платоновская – «непротиворечивая идея». В самом де­ле, невозможно отыскать логического противоречия во вполне мыслимой «координации» движения в обществе каждой иголки, гвоздя или куска хлеба. Такая абстракция планомерности и выли­вается в ужасающий проективный, нормативный идеализирую­щий подход, далее уже наглухо закрытый для познания. Надо лишь ждать или стремиться к «полному обобществлению», превращению производства в единый «автоматизированный поток» и пр., так сказать, с абсолютной планируемостью. Эту безумную («дикую») идею просто невозможно реализовать даже и в теоретически и исторически обозримом будущем. Это те­перь чувствуют и неисправимые ортодоксы, скажем, характеризуя «социализм» теперь помягче, как «сознательное регулирование об­щественного производства как целого».

Но абстракция планомерности может быть и совсем другой, как взятие объективного среза бытия (не отменяющего всех других), а это и есть прежде всего абстракция функционального базового взаимодействия как симметрии. Это, конечно, напомню, тоже ро­довой «идеальный тип», но вовсе не нормативной, а конструктив­ной (в математическом, интуиционистском смысле) идеализации. А это совершенно разные вещи, так как такой анализ «чистой» функ­циональности, увы, в отличие от проектизма требующий открытий ее сущности, отнюдь не отменяет последующий анализ ее компо­зиций уже в реальности и со всеми другими взаимодействиями, в том числе с рыночным, натуральным и пр.