Материал подготовлен

к.т.н. Харчевниковым А. Т.

 

СМЕРТЕЛЬНА ПЕТЛЯ РОССИИ

 

Часть 9. Линейная (плановая, отраслевая) форма как «политическая технология».

…

 

9.9. Характер собственности на технологии.

 

9.9.1. «Табу» на функциональные (технологические) производственные отношения.

Все наши беды обусловлены ограниченной (необщественной) собственностью на технологии, в итоге их узурпацией, которая и привела к безраздельному господству высшей (исторически) фор­мы гомогенных функциональных (технологических) производст­венных отношений над всем гетерогенным богатством обществен­ной жизни. Но в силу упомянутых экономического, управленческого и группового «фетишизмов» в наличном мышлении этой собст­венности (даже лишь как объекта отношений) просто не сущест­вует, как, скажем, для средневековых представлений просто не существовало Солнца, вокруг которого вращается Земля. Эта соб­ственность потому и составляет «самую глубокую тайну» отжившей формы, ибо спрятана она от мышления самим сло­жившимся способом этого же общественного мышления, упомяну­тыми «фетишизмами». Ну а где «фетишизм», там  ищи и «табу».

В нынешнем (или уже прошедшем) урагане кри­тики, предложений, во всем океане сумасбродных экономиче­ских идей, в которых предлагается иногда черт те что, от рес­таврации монархии до надежд синдикалистской анархии или откровенной капитализации, как раз самая суть господствую­щей и отжившей формы остается абсолютно «святой», вечной, неизменной, неприкасаемой, ибо остаётся так и не познанной как «реформаторами», так и ортодоксами. Собственно, в основном именно поэтому и раскрутилось не ее трудное восходящее преодоление, а легкий срыв к исторически пройденному.

Технологии, конечно, в сравнении со средствами производст­ва- объект совершенно необычный. Но мы такие, в чем-то по­добные, объекты уже проходили, а потому, вспомним, что и «при­надлежность к племени (коллективу)» суть невинное условие производства (общая жизнь), которое может состоять в жесто­чайшей узурпации, в ограниченной, необщественной животной собственности (эгостадность апополитейная первобытность). Технологии есть ведь не что иное, как сами выполняемые коллек­тивами невинные взаимосвязанные работы, диспозитивно и ие­рархически сгруппированные ячеистые процессы производства, но просто выступающие в качестве доминирующего базового объекта ограниченной господствующей собственности. Подоб­ным образом также совершенно невинное пространство произ­водства («живущая пашня», «производящая территория») при фе­одализме выступало доминирующим объектом собственности, на преодоление которой, обобществление (с так и до сей поры не по­знанной сущностью!), понадобились мучительные столетия шатающейся, мутной и беспардонной, хотя и в итоге прогрессив­ной, борьбы за тогда более высокие капиталистические порядки. Хотя сначала тоже был заметен возврат к славной античности.

«Тяготеющее проклятье» в сложившемся мышлении состоит все в том же утилитарном, одномерном, имущественном (веществен­ном) понимании объектов собственности. Между тем собствен­ность - это общественный способ связи труда и его условий, произ­водственные отношения людей по поводу некоторого доминирую­щего объекта обстоятельств производства. Но именно различие этих объектов и обуславливает в исторических формах отношения собственности, логически радикально отличающиеся друг от друга. В первобытности собственность на общую жизнь образовала чисто групповые отношения; собственность на рабов надстроила над со­бой многоклассовую структуру; собственность (классическая) на пространство производства оказалась натурально (парцеллярно) иерархической; собственность на средства производства логически наиболее проста, дихотомична (классическая). Хотя и ее постиже­ние шло по сути не одно столетие. В линейной же форме отноше­ния со средствами производства уже не имеют ни малейшего от­ношения к сущности самой действительной собственности на технологии.

Грубо говоря, иной раз и со­вершенно безбожное отношение на производстве к общественному имуществу (к примеру, известные «несуны») как раз и означает священность, неприкосновенность групповой собственности на табуированные технологии, с, естественно, уже «ослабленными» (сня­тыми) имущественными отношениями! Поэтому именно моя (не моя), наша (не наша) бригада, сме­на, лаборатория, фабрика, колхоз, совхоз, кафедра, институт, от­расль, наука и т.д. и являются простейшими субъективными и со­циально-семантическими проявлениями собственности на техноло­гии в форме статусов как доминирующих смыслов бытия. Понятно также, что это же наипростейшее «изоморфное» свойство любого базового объекта как раз и расшифровывает его, как всегда, опре­деленную ценность для человека (иначе - «пустой звук») и одновременно общественную форму богатства (как благополучия), в свя­зи с которым и складываются отношения людей, собственности. А в функциональном производстве богатством (благополучием) и являются процессы производства, а именно технологии, общест­венные формы ячеистой и взаимосвязанной работы.

Но вот то, что технология является собственностью коллектива, - а этой собственностью как совместным и взаимосвязанным про­цессом труда распоряжается (конечно, не во внешнем, юридиче­ском смысле) по своему собственному разумению каждый обособ­ленный (большой или малый) коллектив (с его же администрацией), а не общество, - это и есть сама собой разумеющаяся данность, предстающая настолько естественной, абсолютно нормальной, мо­рально-положительной, что все то, что мешает этой собственности, выглядит просто предосудительным. В самом деле, меняются заяв­ки от обеспечиваемых функций, меняются возможности и потоки от обеспечивающих функций, сваливаются горы планов, указаний, инструкций, директив, нормативов, а то и комиссий из сферы управления, но при этом реальное распоряжение технологией, рас­становка людей, организация процесса, использование всех элемен­тов технологии, в том числе и разлюбезных средств производства, незыблемо как гранит остаются святым, кровным делом коллекти­ва, так что и в голову, даже отдаленно, не может прийти, что вооб­ще может быть как-то по-другому.

Отмечается типическая «трудная любовь» рабочих к своей работе, что и суть проявление главной ценности - принадлежности технологии. По­казаны многочисленнейшие явления корректировки и «порчи» технологий по вынуждающим обстоятельствам и по инициативе; треть станков делается своими же силами «по месту»; импортное оборудование растаскивается по нуждам или по безалаберности, а затем своими силами восстанавливается уже, естественно, не в первоначальном качестве; продукция может быть и высочайше­го, и очень низкого качества; многое в технологиях индивидуали­зируется; высокое значение имеют личные связи, в том числе и внешние («толкачи»); наконец, делается вывод, что «нетехнологич­ность», «неповторимость» (именно технологизированного произ­водства) является самим условием существования. Не знаю, как еще убедительней можно проиллюстрировать всю гамму прояв­лений именно собственности на технологии. Но именно «фетишизмами» она и «табуирована» от познания.

Причем табуирована настолько крепко, что, к примеру, во всех вариантах «политэкономии социализма» вы самого слова «техноло­гия» в каком-то существенном значении практически не встретите. Да и куда это слово приткнуть, когда это для экономизма немыс­лимое - процесс, а кругом только вещи - средства производства.

Между тем в свое время была собственность на рабов, которы­ми рабовладельцы и распоряжались по своему усмотрению, а в те­чение тысячелетий даже выдающимся мыслителям и в голову не могло прийти, что может быть как-то иначе; была собственность крестьян на двор (парцеллу), лестницы феодалов на владение, в ко­торых они, несмотря на все повинности (службы), распоряжались по своему разумению, а мысль о том, что это и есть тиски формы собственности на «пространство производства», классического (на­турального) феода, и в голову не могла прийти (а в теориях и до сей поры не приходит); была (а при капитализме сохраняется) собст­венность на средства производства, которыми капиталист, может быть и не сам, несмотря на все внешние коллизии, налоги и пр., распоряжается по своему разумению, как и нереволюционный ра­бочий, торгующий своей рабочей силой. А вот до поры до времени все это кажется настолько естественным, извечным, необходимым, от самой природы данным (вспомним у Аристотеля - «рабы по при­роде»), освещенным всеми богами, моралью и правом, что с рас­судком просто несовместимо, что собственность общинников на общую жизнь, рабовладельцев - на рабов, феодалов - на их владе­ния (пространство производства, «живущая пашня»), капиталис­тов - на средства производства, включая и владельцев рабочей си­лы, и, наконец, иерархических коллективов - на технологии и обра­зует самое ядро преходящих систем, глубинный источник всех не­справедливостей и т.д., нарастающих все более по мере развития производительных сил человека. Но до поры до времени сама мысль о том, что данная собственность преходяща и именно она, конечно, как именно доминирующая, и порождает все пороки данного общества, кажется чем угодно: глупостью, несуразицей, нелепицей, экстравагантностью и т.д., - ибо диссонирует со всем социальным миропониманием индивидов, со всей укоренившейся практикой, и просто когнитивно (познавательно) не сопрягается с господствую­щим во всех головах языком и мышлением, менталитетом данно­го общества. Ведь именно эта собственность и обеспечивает фор­му благосостояния (благополучия), является исторической доми­нантой всех ценностей для человека, основой смысла бытия в данной системе, способом организации труда и всего производст­ва. Между тем именно самостоятельность людей как собственни­ков в отживших с некоторых пор формах производства напрочь и лишает самостоятельности людей как людей. Поэтому напомним, что, обращаясь к собственности на технологии, в науке мы не имеем пока даже утопистов с их наивными, но уже начавшими нащупывать собственность представлениями. Плановая система обругана вдоль и поперек, но никто даже не заикается о присущей ей собственности, т.е. о самой сути системы, кивая на власть, государство, бюрократию и пр., т.е. в лучшем случае не более чем на «спиритуализм» или ультраструктуру (только инсти­туты) этой же самой системы производства.

Представим себе славные «застойные» времена. Какой-нибудь работающий завод, совхоз, НИИ. И вот поутру приходит директор, всех собирает и заявляет: я тут, братцы, решил вместе с министер­ством обновление осуществить, а потому с завтрашнего дня поло­вину из вас увольняю. Что будет? Даже вообразить невозможно. Не то что кто-то заворчит, дескать, будем жаловаться, в суд пода­дим... Ничего подобного. Весь коллектив, все его комсомолы, профкомы, парткомы... встанут на дыбы. Потому такого нигде и никогда (видимо, за уникальными исключениями исправлений некоторых совершенно патологических ситуаций) не бывало. Этим гипотетическим прие­мом хорошо  поясняется, кто именно «хозяин» производства, а точнее даже, где сосредоточена доминирующая «священная» собственность на технологии.

Линейная форма не провал, не уход в какую-то «мутацию», в сторону, что частенько любо толко­вать по принципу «простоты» для либералов или на свой лад неко­торым ортодоксам; она подъем или альтернативный обход, но как бы по целому ряду исторических обстоятельств форсированный, а потому ж и быстро приостановившийся, равно как капитализм, несмотря на все усложнения и изменения, в основных доминан­тах каким был, таким остался. Линейная же форма - «лишь ступенька», на которой мы (страна) давно застряли, не отваживаясь познать новую, прежде всего именно собственность (на технологии), в силу главным образом экономи­ческого догматизма, т.е. экономической науки (в виде «планомиксов», а теперь и вовсе рецидивных «экономиксов» либерализма), как раз по самой природе линейных отношений буквально без­раздельно захватившей в свою собственность, «технологию» по­знания основ общественного развития, которое давно выросло из рамок этой науки.

 

9.9.2. Внешняя логическая структура собственности (не«атомарная» иерархия «собраний»).

Собственность на технологии имеет, по сравнению с пред­шествующими историческими (эндогенными) формами, новый, группоиерархический характер, т.е. логически в своей иерар­хичности формально напоминает феодальную собственность на пространство производства (процесс производящей террито­рии), а по своим групповым элементам формально напоминает первобытную собственность на общую жизнь. Само это сочета­ние, надо сказать малоприятное, уже кое о чем говорит.

Но, разумеется, если с метафоричностью можно говорить о таких формальных аналогиях, то о социальных (содержательных) аналогиях и речи быть не может, ибо каждая последующая эндо­генная форма, несмотря на свои новые пороки, в производственном содержании на ступень выше, негэнтропийно сложней и свободней предшествующей. Основа эндогенного (классического) феодализма, напомним, суть натурально-парцеллярные формы («двор»), а все корпоративные (групповые) элементы являются только дополнительными (общи­на, дворянский корпус и т.д.) или потенциальными (цеха). В ли­нейной же форме в этом отношении все наоборот, основа - именно групповая форма (эффектно проявляемая в «собраниях»), а отно­сительно персонифицированные элементы (руководство, «бюро­кратия») здесь лишь вспомогательны. Административная иерар­хия же, и территориальная (натуральная), и функциональная (тех­нологическая, отраслевая) - это обслуживающая основные эле­менты управленческая сторона, но и как объективная, матери­альная, производственная форма, ультраструктура (институт).

В чистом понимании капитализма по самой его природе ни один отдельный капиталист, ни государство не в состоянии замет­но повлиять на весь ход хозяйственного развития. В линейной же форме государственная политика действительно обладает возмож­ностями относительно больших хозяйственных сдвигов как отрас­левого, так и регионального масштаба, или в «кампаниях». В силу этого полагают, что в отличие от рыночного производства в производстве «советского типа» концентрация ресурсов в тех или иных отраслях - величина произвольная, за счет чего и достигается прогресс в отдельных приоритетных отраслях. Но это действительно правильное понимание несколько большей произвольности в возможности хозяйственных сдвигов, достиже­ния определенных целей, и создает иллюзию политистичности (огосударствленности) любых иерархических форм производства. Но вся эта хозяйственная политика суть облачный дым в своем воз­действии именно на производственные отношения, собственность, коль скоро они обрели черты целостности, «урегулированности и порядка». Любые маневры хозяйственно-политического центра имеют такое же влияние на сами производственные отношения, каковое имеют наши самые глубокомысленные рассуждения о фи­зиологии нашего организма и любые диетические эксперименты на саму физиологию, т.е. никакого. Правда, в этих экспериментах мы можем и уморить себя, но и такой радикальный опыт тем не менее не оказывает никакого влияния на сами законы нашей фи­зиологии, а просто прерывает все условия их осуществления.

А в группо-иерархической форме собственности на технологии (с «собраниями») все на этот счет оказывается несколько «туманней», здесь все сходится, т.е. осуществляется замыкание иерархии как отношения в абст­рактном, но анонимном (групповом, с «собраниями») объективном центре («Совмин», «Госплан» и пр.), тоже номинальном, лишь фор­мально персонализированном, т.е. в котором, как говорится, и концов не сыскать. Функциональный центр (в объективном, эзоте­рическом («скрытом») содержании центра материальной же ультраструктуры) -это просто объективный орган высшей инстанции согласования соисполняемых функций.

Центр пос­тоянно, лишь формально фиксирует своим статусным факсимиле факт согласования (в том числе перемен, текущих - плановых, ло­кальных - титульные списки, общих - компании, крупные проек­ты), а потому действует с таким же автоматизмом в системе ли­нейного производства, с каким действуют объективные («аноним­ные») агенты, вообще говоря, любого способа производства в его чистом и строгом смысле.

В анализе столь нее объективной иерархической формы номинальную вершину, да и вообще всех «начальников», почему-то связываем с какими-то персоналиями, политикой, волей, субъективностью и пр., чем и заслоняем себя от познания объективных отноше­ний, в своем содержании совершенно независимых от каких бы то ни было субъектов, кроме «отождествляющих себя с кругом деятельности» (Я. Корнаи), т.е. попросту порождаемых производ­ственными отношениями, «вынуждающими порядками».

Поразительно и очевидно, что «скучные собрания» советских времен на самом деле скрывали за собой высокую цен­ность, существенный фактор постденежного отношения к труду!

Преобразование капиталистических форм (в их чистом виде) происходили при тяжелейших обстоятельствах в соответствии с теорией Маркса, но сложившаяся линейная система производства к Марксу никакого от­ношения уже не имеет. Примерно так же, как христиане рабст­во действительно преодолевали, но сложившийся феодализм - не их «работа»; «протестанты» феодализм преодолевали, но сло­жившийся капитализм - не их «работа». Все новые формы про­изводства объективно самоутверждаются, хотя и всегда в субъективной форме действий «преобразователей».

Поэтому, недопустимо говорить, что «при социализме только государство думало, принимало правильные решения, ошибались, исправляло ошибки, рисковало, платило за риск, страдало и торжествовало. В рыночной экономике так ведёт себя любой субъект».

Скажем немного точнее - не «государ­ство» (это не субъект, а структурный компонент, институт, надст­ройка, «страдать и торжествовать» никак не способные), а некий центр (руководство, правительство, верховная власть).

Итак, собственность на технологии, в своем «чистом виде», имеет не просто групповую, не иерархическую, не натуральную, не дихотомичную и т.д., но и не аморфную, а совершенно опреде­ленную группоиерархическую объективно-логическую структуру (своего рода «геометрию») иерархии «собраний».

 

9.9.3. Основное производственное отношение (явление).

Экономическая наука, а по сути и вся нынешняя социология, строго и в его скрытой сути (эзотерически) знает только одно основное отношение (капитализма), т.е. историческую форму частной собственности на средства производства в качестве господствующего отноше­ния между людьми, отношения эксплуатации, капитал. Все ос­тальное для экономической науки - это нечто «личное», «неэко­номическое», «внеэкономическое», «политическое», «огосударст­вленное», «властное», «юридическое» и пр., ибо никаких производ­ственных отношений, кроме экономических, эта наука не знает.

Многие исследователи верно и интересно замечают, что в советском обществе «го­ризонтальные связи находились под запретом. Они могли состоять­ся только через общего вышестоящего... начальника» (кроме, уточ­ним, «накатанных» горизонтальных связей, каковые как раз сос­тавляли основу процессов). Но ведь и это не капризы, а проявление какой-то общественной необходимости, подобной запрету само­вольных горизонтальных связей на конвейере или фабрике. Суть этого состоит  в том, что запрет самовольных горизонтальных связей «на­чальниками» суть лишь форма такого запрета от самих горизон­тальных же агентов собственности на технологии, включенных в диспозитивно-адресные сети. Поэтому горизонтальные связи в отраслевой системы не  «недораз­виты», они, наоборот, материально (хотя и не информационно) очень сильны и мошны, но глубоко инертны, «накатаны», что и проявляется в «запретах» их перемен.

В линейной форме, в ее собственном соци­альном, превратном и публичном языке не существует поня­тий выражения ее сути. А когда появится, то самой этой сути ре­ально уже может не быть. Более того, нет даже мало-мальски близких терминов. Как не было, например, «онаученного» понятия «феодализм» в феодализме, но само понятие появилось и стало утверждаться как научное лишь когда окончательно была преодолена, а сам «феод» уже давно исчез, «пространство производства» эндогенно было уже  обобществлено.

Натуральность, рынок и план (отрасли, статусы, функции, техноло­гии) как таковые были, есть и будут в любых системах, от пещерно­го до андромедского. Все это проявления базовых симметрии. Но вот господство, доминирование - совсем другое дело. Потому гос­подство натуральности - это и есть феодализм (автаркия), господ­ство рынка - капитализм, а вот для господства планомерности или функциональных, отраслевых форм даже какого-то смутноватого термина во всей реальной хозяйственной семантике просто нет.

Попробую еще раз аккуратно пояснить эти тонкие, но важные нюансы. С преодолением феодализма «в чистом виде» все базово инвариантное местное, территориальное, натуральное, «про­странственное» и пр., деформируясь, никуда не исчезает, но ав­таркия, бесчисленные границы и феод пропадают; с преодолени­ем капитализма «в чистом виде» все базово инвариантное обмен­ное, товарное, денежное, рыночное, стоимостное и пр., дефор­мируясь, никуда не исчезают, но капитал пропадает. А вот в линейной форме в чистом виде все базово инвариантное доста­точно ясно - соисполнительное, функциональное, плановое, тех­нологическое, отраслевое, статусное и пр., но вот для атрибутики отношений преходящей формы (вроде «рабства», «феода» или «капитала»), т.е. по сути для самого главного, в самом реальном хозяйственном, научном, идеологическом дискурс образно под­ходящего «слова» пока даже не нащупывается.

Даже для «ясного» капитализма сам этот научный «изм» означения именно исторической, преходящей формы был введен В. Зомбартом лишь в конце XIX в., т.е. спустя годы после «Капи­тала» Маркса. В таком опоздании появления научного «изма» кратко можно лишь предположить, что в отличие от рабства и капитализма в других эндогенных формах объект собственнос­ти - процесс, который явно (в том числе формальным, «кодифи­цированным» правом) и не фиксируется как субстанция отношений людей.

 

9.9.3.1. Линейность структур и процессов; «технологический феод».

В философии естествознания установлена конструктивная роль и нелинейная природа случайности в точках ветвления (бифуркациях), а в целом - в качественных переменах в развитии. Философская культура мышления уже давно ассимилирует самое общее понимание диалектики единства линейности и нелинейности физических процессов. При этом под линейными понимаются системы, свойства которых не меняются при изменении их состояния, они не зависят от вели­чин, характеризующих состояние системы; линейность там, где сохраняется определенная структура, где постоянные связи. Свойства же нелинейных систем зависят от величин, характери­зующих их состояние; для нелинейности характерна случай­ность, влияние малых причин на большие изменения, изменчи­вость связей и т.д. (Кажется, социальный подтекст в приведенных словах просто очевиден.) Ко­роче говоря, производственные структуры функционального типа в общественной мысли, пока еще робко, но все чаще связы­ваются с какой-то антислучайностью, простой экстраполяционностью, линейностью процессов, структур и самого мышления.

Но не буду голословным в части того, что линейность за­мечают не только физики и философы.

Так, например, рассматривая тенденции развития «бюрокра­тических и технологических структур», Дж.К. Гэлбрейт «институционалист», т.е. уже не совсем экономист, выделяет следующие: «Одна из них - жить интеллекту­альными достижениями прошлого, считать, что все сделанное - хорошо, и хорошо только то, что напоминает сделанное ранее. Вторая - самодовольство и самодостаточность, боязнь нововведе­ний. Третья - линейный рост, стремление самовоспроизводиться в возрастающих масштабах, вовлекать все большее число людей и объемы материальных и финансовых средств». (Замечаем, что все это благополучно относится и к капиталистическим корпора­циям.) Или уже на нашем материале, например, исследуя скорость диффузии технологий в нашей стране, В.К. Фальцман показыва­ет, что процессы характеризуются прямолинейными траекто­риями, линейными зависимостями; причем на анализируемом интервале с 1970 г. идет неуклонный спад скорости распростра­нения нововведений. Такой же «прямолинейный» (по сравнению с логистическими кривыми для западных систем) характер техно­логического развития обнаруживают Д.С. Львов и СЮ. Глазьев в результате анализа динамических рядов 40 показателей. И так далее, и, как говорится, нет дыма без огня.

Главная суть производственных отношений всегда не в «верти­кальных», а именно в «горизонтальных», в данном случае диспозитивно адресных, сетевых взаимосвязях производства. А ежели они в самом теле производства доминантно (здесь как явно преимущест­венно) адресны, то и в начальственных оболочках автоматически выплывут «запреты» горизонтальных самовольностей. Трудность здесь просто уже в том, что в иерархических структурах эти горизонтальные связи со­всем не «однослойны», а «непрерывны», множественны и континуальны.

В отличие от одноплоскостного, «атомарного» рыночного производст­ва здесь агентами соисполнений выступают одновременно участки, цеха, предприятия, объединения, подотрасли и т.д., процессуально образующие сети.

Основное производственное отношение, т.е. общественная форма группоиерархической собственности на технологии, и есть по «вертикали» транзитивное, а по «горизонталям» диспозитивно-адресное линейное отношение, или просто линия производства в ее «вертикальной» (старше-младше или больше-меньше) и «горизонталь­ной» (обеспечиваемые-обеспечиваюшие) сетевых связях технологий. Это жесткое, но иерархически распределенное в технологическом пространстве отношение (вспомним «рассеянный суверенитет» при феодализме). Линия, - это своего рода «технологический феод» (кратко еще будем говорить технофеод), но именно вовсе не парцеллярный и натуральный в своей основе, а групповой и техноло­гический. Соответственно и производственное присвоение здесь и является линейным, технофеодным присвоением, или, в материаль­но-знаковом и ролевом выражении, - статусным, присвоением. Так что статусы - это и есть роли групп (коллективов) исполнителей, озна­чаемые в сфере технонимики; соответственно по «вертикали» их представляют в иерархии управления руководители («номенклатура») с органами управления (аппаратами). Т.е. линия, или технофеод, - это собственность групп на технологии, а управление поэтажно представляет эту же самую собственность в ультраструктуре иерархии административного управления, имеющего дело с документами. Так что центр линейной иерархии, формально объемлющий всю собст­венность, с точки зрения самих производственных отношений ока­зывается отчаянно далек от самой ее групповой производственной основы, т.е. является, как отмечалось, лишь номинальным верхним пунктом ультраструктуры, просто в нескончаемом дискурсе «плано­вого торга» апостериорно и перманентно замыкающим согласование функций в относительное целое. Да и в хозяйственном смысле «хо­зяйственной автаркии» капиталистического типа в плановой форме не было, но был иерархически рассеянный суверенитет, распределе­ние функций получения информации и принятия решений, соответ­ственно и информация по мере приближения к центру агрегирова­лась, а вовсе не собирала все знания воедино, «как если бы они по­мешались в одну голову».

Но весь фокус в том, что ультра­структуры - общественно необходимые формы. Стоит их надло­мить - мигом трещит вся система данного производства (отсюда, кстати, в экономиксах и возникают все монетаристские теории). В абстракции отсутствия собственной ультраструктуры любая систе­ма мгновенно архаически деградирует. Кстати, линейная система без собственной иерархии - это... сейчас вполне наблюдаемое... – деградация.

В линейной собственности особенно хорошо видна как раз главная, оборотная сторона всякой собственности (вспомним у Маркса «принадлежность племени»). Еще древние (киники) замечали, что не рабовладелец владеет рабами, а рабовладельцами владеют «стра­сти», удовлетворяемые рабами; капиталист владеет средствами производства, но и его средства производства прочно владеют его помыслами и чувствами, т.е. не только они принадлежат ему, но и он им. Соответственно принадлежность к технологии и обуславли­вает поведение участников как линейное отношение между ними. Но с капитализмом (и рабством) здесь все аналогии кончаются. Если капитал уже как явление тем не менее нечто сразу характе­ризует в отношениях между имеющими средства производства и имеющими только рабочую силу, то в линейном производстве соб­ственники все, потому про линию как явление пока можно отде­латься лишь каламбуром - каждый гнет свою линию, сообразно тому, какой технологии принадлежит, от участка до отрасли.

 

9.9.3.2. О «несносном начальстве» и про «тьму власти».

В силу таинства такого рода собственности (а Маркс, напри­мер, говорил о «корпоративности»; причем для него было совер­шенно ясно, что бюрократия - это лишь «спиритуализм» корпора­ций, т.е. их же выпуклое, видимое и внешнее проявление и фор­ма, ультраструктура), мы привыкли придавать слишком большое значение администрации, руководству, начальству, управлению, аппаратам, чиновникам, номенклатуре или бюрократии. Поэтому   не­сколько полупопулярных и актуальных пояснений.

Первое. Люди обычно существа ужасно вольнолюбивые и по­тому любые указания-приказания бригадира или министра вос­принимают без особо радостного воодушевления.

Второе. Во все времена и во всех системах начальство в сред­нем, бесспорно, посытней поживает.

Третье. Начальство всегда более-менее на виду и «поэтому» всегда «виновато».

Четвёртое. Ежели же исполнитель схалтурил, получил выговор, но и крыть кого - ясней ясного. Хотя и любой другой нормальный шеф сделал бы то же самое. В том числе и частник.

Пятое. Одни куют, другие пашут, а начальники только бу­мажки выписывают и перезваниваются. Поневоле возмутишься. Но общество, однако, так испокон веку устроено, и во все воз­растающей степени, что без бумажек ковать придется, в лучшем случае, серпами, а пахать - молотами.

Теперь малость посерьезней.

Обращение к начальству, администрации, управлению и пр., особо в наших условиях, как бы явления в этой сфере сущест­венны ни были, не только для обывателя, но и для масс ученых мужей является простым способом интеллектуальной блокады мысли от постижения куда более глубоких сущностей.

Далее, власти (начальство и пр.) на нашей исторической почве действительно всегда имели куда более заметное значение, неже­ли в западных структурах, что, как отмечалось, одновременно выработало устойчивый негативный стереотип в отношении к «бюрократии». Но это как раз и образует сложнейшие теоретиче­ские вопросы, и не только эндогенные.

Наконец, действительно, интерес к «бюрократии» обуславли­вается естественными психологическими впечатлениями от мно­жества вполне реальных фактов управленческих нагроможде­ний, сатраповских начальников, бездушных или тупых чиновни­ков, запутаннейших управленческих, карьерных интриг.

Учитывая изложенное, ниже и предстоит разби­раться здесь только с базовогомогенным явлением бюрократии как объективной управленческой формы, присущей и неотъемлемой (имманентной) ультраструктуры собственности на технологии.

Аномальное начальство может клановаться, коррумпироваться, возвышать по прихоти или поедать отдельных работников, но, об­разно говоря, все это начальство прекраснейше понимает, что со­вокупность подчиненных, их работа, является единственной ре­альной опорой этого же самого начальства. Капиталов-то никаких не имеется. Частную собственность можно обратить в банковский счёт, её объект отчуждаем «по природе» как вещь.

В собствен­ности на процессы это никогда не возможно. Статусы неотчуж­даемы от самих процессов (технологий) и их участников (коллек­тивов и лиц). Безусловно, управленческая сфера обладает высокой относительной самостоятельностью, так сказать, своей кухней дел и делишек; но это в основном только «спиритуализм», выражение и отражение (лишь субъектив­но усиленное) еще куда большей «относительной самостоятельно­сти» основных групп с их собственной, по сути неосознаваемой, но куда более масштабной кухней дел и делишек. Только если в «но­менклатуре» склонны втихаря от души перекушивать (когда уда­ется), то в «фундаменте» роют вполне в открытую ненужные котлованы или выплавляют сталь для выплавки стали и пр. По техно­логической привычке, так сказать, не со злого умысла. Так что в среднем если бюрократия «плохая», то такова же и основа, лишь с блеском отражаемая и руководимая бюрократией.

В другом образе сравнений ультраструктур управленческие делишки, но именно в негативном смысле, как уже отмечалось, вполне можно сравнить с откровенно паразитическими форма­ми капитала (рантье, фиктивный капитал) или феодальными си­некурами - хорошо оплачиваемыми должностями, не требующими каких-либо усилий.. Во всем этом хорошего мало, но все это же и крайне удалено от самой производственной сути систем.

Напомним, что администрирование - тоже специальная,  познавательная, творческая - «когнитивная работа», но в своем чистом виде она формальна (или абстрактна) по отношению к естественно-техническому содержанию процессов или к основной работе. Уже вторая, третья и т.д. инстанция управления настолько удале­на от этого непосредственного содержания, что предметом адми­нистрирования и оказываются действительно уже технонимические («постмаркетинговые»), но только «экстенсивные» величины, только формы (вторичные, третичные и т.д.) выражения и организации уже произошедшего в производстве, ибо всякий план суть регистрация в «плановом торге» согласования уже сло­жившихся (складывающихся) функций, их связей и сдвигов. При­чем, да и потому же, в знаковой сфере имеет место именно статус­ное доминирование.

 Жизнь быстро заставляет уловить, что есть главные ценности и смыслы в этой системе производства, - «бумажность» в отношениях и в бумажной «истиной вере».

Кроме того, группо-иерархическая структура снизу доверху имеет групповой элемент, в том числе в ступенях администрации (аппараты, советы, коллегии, «расширенные заседания» и пр.). Воля высшего лица формально всегда превалирует, но только в меру некоего группового согласия. Это, в частности, и объясняет многие явления анонимности, «групповой безответственности», когда ответственного за неудачное решение не найти, при этом все и даже центральные органы функционировали по законам первичных деловых ячеек, с такими же парт. -проф. проработка­ми нарушителей. Четче и не сказать именно про групповой стержень всей системы. Но уж такова собственность на техноло­гии, да и свойства самих технологий и сетей вширь и снизу доверху. Не просто иерар­хия, а иерархия собраний суть «субъектная» форма проявления отношений технофеода. Рынок, в частности, «наказывает» разо­рением, а линейная форма - своими «приемами».

Так, внешне всё просто,  чтоб власти, государство и пр. шефов обложить, на научной ниве пахать со­всем не надо. Во всем виноват Центр, как настойчиво растолко­вывал Б.Н. Ельцин, чтоб побыстрей самому стать уже уменьшен­ным «Центром» - вот и вся недолга многих и очень многих «теоретических исследований». С основным отношением впрямую связан и тоже немаловаж­ный вопрос о производственном принуждении.

 

9.9.3.3. О формах производственного принуждения (дисциплине, мотивации, смыслах).

В строгом понимании линейной формы, соответствующей и присущей отно­шениям прежде всего индустриального, технологизированного сектора производства  экономиче­ского принуждения как доминанты (т.е. эксплуатации) уже не существует. В отличие от развитого рынка, капитализма, в ли­нейной системе совсем другие формы принуждения к труду: прежде всего это отношение самой группы к индивидам, как под­держивающее, жизнеобеспечивающее, так и вынуждающие к соглашательству, приспосабливающие и подчиняющие (конформирующее) их трудовое поведение в коллективах, административное давле­ние, а также повышения, понижения, награды, время отпуска, род работы, многие другие поощрения и наказания, в том числе, конечно, и рублем, хотя и в резко ограниченной форме действия этого чисто классического, экономического стимула.

А в целом здесь приходится вернуться к старому и вечно новому вопросу, - народ послушен воле божьей, пока беден, или еще проще: люди работают, лишь когда их застав­ляет нужда. Такое понимание труда и отношения к нему было в самых разных формах продолжено.

Соответственно классики «здесь» приводили возражения. «Смит прав в том отношении, - пи­сал Маркс, - что в исторических формах труда, - таких, как раб­ский, барщинный, наемный труд, - труд выступает всегда как не­что отталкивающее, всегда является трудом по внешнему прину­ждению». Но классики, установив некоторые различия историче­ских форм труда, финалистски идеализировали преодоление эксп­луатации (экономического принуждения), да и не осветили здесь многие другие тонкости. В частности, часто романтизированная «потребность в труде» есть лишь проявление социализации человеческой жизнедеятельности, активности, в том числе и творческой.

Ко­роче говоря, все это ничего не говорит об исторических и логиче­ских формах (да и многих других социальных состояниях), о направленности человеческой активности, каковая, как извечное самоутверждение индивидов, обуславливается уймой индивиду­альных и ситуативных обстоятельств, а вот среднетипически, или типологически, в квазистабильных системах - доминирующими производственными отношениями. «Потребность в труде» как яв­ление - несомненный факт, но разве непроходимая, а то и патоло­гическая лень не факт? Как удачно заметил когда-то даже сам «де­мократ» Н. Травкин, иным бездельникам все одно, что социализм, что капитализм - абы поменьше работать. Так что без производст­венного принуждения никогда в обществе дело не обходится. Но есть и своего рода безысходные трактовки принуждения к труду.

В общем, диалектика труда, производственного принужде­ния, куда сложнее, хотя поначалу, и это как раз главное, необ­ходимо зафиксировать довольно простые моменты эндогенной логики в чистых состояниях и переменах, в определенных исто­рических формах принуждения, дисциплины, мотивации, как проявления доминирующих смыслов бытия, в свою очередь псевдорационализирующих (лаконизирующих, экономящих, по Зиммелю) доминирующие материальные ценности.

В этих простых моментах необходимо различать следующее.

Первое - естественный (симметрия) абстрактный объективно-логический базовый момент детерминации труда (деятельности): социально-биологический, демографический, местный, вещест­венно-продуктовый, технологический... Так, например, свободна ли мать, бросившаяся по «внешней цели» кор­мить проголодавшегося ребенка? Или проще это просто обозвать «материнским эгоизмом» и отсутствием духовной свободы? Чтоб жить в обществе, надо быть специалистом даже в самом простом труде. Проживая в данной местности, надо хоть как-то участво­вать в ее жизни. Вещественно-продуктовая детерминация, естест­венно, обязывает к некоторому обмену (хотя бы собственной рабо­чей силы). Разжигание костра или работа на атомной электро­станции требуют определенной технологической дисциплины. Хо­тя все это только самая абстрактная гетерогенность в трудовой дисциплине, или детерминации деятельности, мотивации.

Второе - детерминация в восходящих исторических формах гражданского общества, территориальной (натуральной) целост­ности, рынка, планомерности, т.е. восходящие перемены в негэнтропийном «принудительном» содержании самоприучения общества и людей к новому, более высокому порядку и дисцип­лине. Потому все «первоначальные накопления», как правило, были весьма суровыми, но тем не менее прогрессивными.

Третье - уже новая асимметричная детерминация труда, но которая еще предстает большинству в квазистабильном состоянии как нечто «само собой разумеющееся», как общепринятая дисциплина, нормальное (термин Дюркгейма) производственное принуждение, когда, скажем, даже на взаимоуничтожение для потехи публики гладиаторы идут, гордо «приветствуя цезаря». А уж психологически, едва ли не во всяком труде возникают мо­менты и недовольства, и, повторюсь, его самоценности, т.е. игры, а это, между прочим, и есть основная «свободная деятельность».

Наконец, четвёртое, когда те же самые формы принуждения  по мере развития производительных сил, человека, обстоятельств накатывающихся перемен превращаются из нормальных в оковы, соответственно: эгостадности, рабства, автаркии, капитала, линейности.

Короче говоря, люди не ангелы (хотя и ангелы, по всем дан­ным, берут пример с людей), но в квазистабильной линейной форме господствовавшее при капитализме экономическое при­нуждение - угроза голода, увольнения, разорения и пр., а равно нелимитированный «калач» денежной приманки (способный вы­ступать в форме добровольной тяги к труду) - практически отсут­ствует, точнее, конечно, снят, маловлиятелен, даже резко сужен. Принуждающая сила капитала уступает место как бы более мяг­кому (даже где-то слишком), но также общественно необходимому новому, функциональному (групповому и административному) принуждению, в том числе самому доминирующему жизнеобес­печению работника через коллектив, т.е. производственным ин­тересам уже другого, не экономического (точнее, постэкономиче­ского) рода. Основной (хотя, конечно, и не единственный) уни­версальный (а тем самым и предельно абстрактный) «мотив» са­моутверждения индивидов, неуменьшения производственной или социальной позиции (благополучие, общественное признание, со­циальное положение, обеспеченные быт, досуг, производственная среда, лояльный диапазон поведения - «свободы», и пр.) - в функ­циональном принуждении не обретает такой же высоко унитар­ной формы, как при капитализме.

 Объективные ценности здесь (а равно смыслы, затем и знаки, статусы, особенно групповые) не имеют вещеподобной определенности, многомерны и иерархичны. Пусть метафорически это будет защищенность бытия, ко­нечно, не в утрированно буквальном смысле, а в смысле фактиче­ской организованности или функционализированности всех ос­новных потоков жизне- и трудообеспечения, благополучия. При чем эта защищенность отнюдь не пассивна, а тоже вполне опре­деленно состязательна (о чем еще подробнее ниже). От сплошной товаризации - к сплошной функционализации, более всего на­блюдаемой как давления-блага группового коллективизма. При­чем это иерархизированное принуждение (давление) в руководя­щих «верхах» даже пожестче, чем в «низах». Как говорят в народе, падать сверху куда больнее.

 К тому же положение, например, рабочих, верно замечают Р.Г. Апресян и А.А. Гусейнов, значило больше, чем положение служащего. Так что в некотором своеобразном роде «административно-командная система» как раз и была формой не «командующих», а, наоборот, своего рода формой «диктатуры про­летариата» (но, конечно, точнее - групповой основы, особенно в главном индустриальном секторе). В строгом смысле, «пролетариат» в линейной форме начисто исчез, как с преодолением любых форм производства исчезают их стратификации. При капитализме, к примеру, крепостных и феодальной иерархии уже не имеется (хотя территориальные структуры вполне сохраняются). Равно и в пла­новой форме «рабочие» - это вовсе не «класс» в стратификационном смысле, а просто означение основного состава заводского и др. не­сельского и не«писчего» трудового люда. Причем, статус­ное положение рабочих, особо в тяжелых производствах, было вполне приличным, получше управленческой массы.

В этой же связи, например, известно,  что уже в 30-е гг. советские управленцы «были лишены су­дебной зашиты своих трудовых прав». Административное право имеет просто иной характер и формы реализации, в которых коллизии с начальством тоже вполне мо­гут решаться. В США и Великобритании существуют ведомст­венные административные суды, в ФРГ есть специальные суды; во Франции действуют административные трибуналы округов, есть и «Высший совет публичной службы» для разрешения споров с начальством. Хотя все это в тамошних усло­виях в основном уже снятые территориальные дела, но вот сама особость этих судов и «трибуналов округов» кое-что объясняет. Административное (как управленческое) право реализуется в формах, мало похожих на «кодифицированное» право или пуб­личные «суды присяжных»; это всегда нечто вроде уставов, «су­дов чести», советов, синодов, парткомов, райкомов, обкомов, коллегий и пр. упомянутых «трибуналов».

«Кодифицированное» право возможно в той мере, в какой «ко­дифицированы» сами нравы, а за ними - отношения. Коротко говоря, имущественные отношения сами в себе «кодифицированы», а группоиерархические, в частности административные, тем паче групповые, «кодифицируются» в весьма малой степени. Внутри фирмы, к примеру, имущественных отношений по сути нет, всё - имущество хозяина.

Ну а то, что в плановой системе подобных органов было пре­достаточно и что никакой шеф не был застрахован от взыска­ний, выговоров, снятий и пр., в том числе по разносам сверху или доносам снизу, - это очевидно. Кроме того, так же очевидна и бессмысленность рыночных механизмов, например, в контроле за качеством или в взаимоотношениях врача и беззащитного перед ним пациента, и – необходимость некоторых нерыночных институтов, «моральных принципов», ограничивающих «стремление к прибыли», «личную выгоду». Но люди, одна­ко, всегда преследуют «личную выгоду» («самоутверждение инди­видов»), а потому, собственно, речь и идет о разных «институтах», точнее, отношениях, т.е. о разных логически и исторически доми­нирующих формах того же самоутверждения индивидов, движу­щих ими смыслах и ценностях. Если «стремление к прибыли» огра­ничено, причем отнюдь не просто «моральными принципами», то и «личная выгода» просто приобретает другой «рисунок».

Тем не менее действительно, помимо позитивного, мотивационного компонента во всяком производственном при­нуждении есть и «угрожающий», проявляющийся в том числе и в конкуренции.

Конечно, психологически функциональное принуждение, т.е. проявление основного производственного отношения (в отвлече­нии от извращений), иногда может быть (скажем, выговор, сни­жение премии и др.) сильнее ощущений, допустим, крепостных при публичной порке или капиталистического увольнения. Но, если так можно сказать, в «физическом» содержании линейная форма включения человека в общественный труд в отношении основной массы работников свободней предшествующей, вплоть, как говорится, до отгулов за прогулы, иждивенчества.  Так что, к сожа­лению, в социалистическом обществе (СССР) плохо объясняли народу, что такое прийти на работу и узнать, что «в ваших услугах больше не нуждаются», да и вообще пребывать в атмосфере весьма эгоистичной и безоговорочной (буквально, «без разговоров») «административно-командной сис­темы» «частной бюрократии» капиталистического предприятия и безжалостно «командующего» рынка.

Правда, экономическая сфера мотивации (заработок, тем бо­лее - самостоятельное дело и пр.) линейно действительно резко деформирована, слишком резко сужена (особенно сильно в «мел­копроизводственных» секторах), но и это не чьи-то козни, а при­мерно такая диалектика имеет место во всем эндогенном ряду. Экономический детерминизм полностью торжествует над всем лишь при капитализме.

Да и в конце концов всякий общественный труд, в том числе и управленческий, есть негэнтропийный процесс некоторого не­прерывного преодоления, есть труд взаимосвязанный, в чем-то неизбежно взаимнообязательный, т.е. на то он и труд, чтобы пре­одолевать некоторое сопротивление («трудность»), тем самым вы­ступать как давление, каковое всегда есть и взаимодавление. Хо­тя бы в форме жесткой конкуренции или сделок рынка. Просто формы взаимосвязывающих «сделок», т.е. планы и их выполнение в линейной форме, сложнее. Ведь всякая «наша» заявка в резуль­тате согласований («планового торга») для кого-то становится ди­рективным планом, равно как чьи-то смежные заявки становят­ся таким же директивным планом для нас. И таковая логика функционального принуждения одинакова в охоте на мамонта, в артели или в самолетостроении. Но вот субъективно наша заявка другим, как и заявка других нам, воспринимается как указания несносного начальства.

Но, -  система есть система (от чувств гневных или нежных, так сказать, свободная). Поэтому и участников линейного производства мы рассматриваем «не в ро­зовом свете», а как пока «принадлежащих» линиям производства, «технофеодам». Соответственно эти основные участники «руко­водствуются» самым усредненным и афористично выраженным усредненным мотивом, обеспечивающим защищенность, - «не высовывайся» (как, грубо говоря, в работе конвейера).

Тем не менее, пока смежные линии и функции управления имеют объемы, соответствующие друг другу, господствует функ­циональная симметрия. Иначе сказать, агенты вполне являются «квазидействиями» отношений, но никакой асимметрии не видно; производство живет, дышит, соисполнение функций полно хао­сом бесчисленных противоречий, но вполне естественных. Ос­новное отношение определяет поведение людей: начальники вниз то ругают, то хвалят, вверх докладывают, отчитываются, просят, согласуют планы и т.д.; в группах работают, то ворчат, то раду­ются; управление манипулирует показателями, инструкциями, входящими и исходящими и пр. Но все идет своим нормальным ходом, а различия в производственных позициях (положение функций) проявляются и в различиях благосостояния, но (за ис­ключением зарывающихся) лишь в необходимую меру различия сложности, как в основном (упрощенно - специализация и ква­лификация), так и в управленческом (упрощенно - компетент­ность) труде, а в целом при его равнонапряженности.

 

9.9.4. Еще раз об экономических «объяснениях».

Са­мо экономическое мышление постоянно рвется объяснить линей­ную форму через свою призму. Причем теперь можно выяснить, что это делается, пожалуй, в трех основных формах. Вообще это поразительно интересное свойство, видимо, всякого солидного догматизма - изворотливо «объяснять» (псевдорационализировать) радикально выходящие за его рамки, т.е. теоретически непрони­цаемые для данной парадигмы, явления.

Во-первых,  этот уже до тошноты надоевший «бюрократизм». В действительности же бю­рократизм - это только «спиритуализм», материальная ультра­структура, собственный институт линейной формы технологиче­ских структур производства, лишь обслуживающий их, высту­пающий их же необходимой организацией.

Во-вторых, коль скоро плановая (линейная) система доминантно явно не экономична, то, с точки зрения экономического догматизма, можно поступить ещё проще, чем с «бюрократизмом», - взять и зачислить её в доэкономические. Тогда экономисты (рыночного толка) оказываются на коне, ибо кто – кто, а они-то знают, как надобно из доэкономической строить экономическую систему (точнее, даже не «как», а «что»).

Наконец, в-третьих, коль скоро плановая система уже доми­нантно не экономична, но и заносить ее в доэкономические («нату­ральные») нелепо, то экономизм (и уже давно) изобретает еще один ход. По сравнению с предыдущими («бюрократизм» - неэкономизм и «натуральность» - доэкономизм) это уже самый тонкий ход, полу­правдивый, а тем самым и наиболее изощренный. Он состоит в идентификации плановой ли системы, социализма ли, даже теории и т.д., кратко говоря, как «наоборот капитализму», как по существу уже антиэкономической. Интересно, что еще в 1925 г. Л. Крицман сформулировал, что если в капитали­стическом производстве наблюдается общий излишек, то в проле­тарском хозяйстве - общий дефицит; а в 1926 г. В. Новожилов аналогично противопоставлял «общее перепроизводство» и «общий дефицит».

Так вот, в том и суть, что уяснение противоположного (в дан­ном случае с кондово экономической точки зрения) еще отчаянно далеко от выявления нового собственного содержания, системы как постсистемы, хотя верный штришок и действительно всегда содержит. Дело в том, что в каждой следующей форме произ­водства (постсистеме) обязательно есть хоть что-то «наоборот» (отрицание) предшествующей, но и новая суть-то совсем не в этом! Капитализм (постфеодализм), скажем, безусловно имеет некоторые антифеодальные черты, но вот к сути-то капитализма в этой характеристике много добавляется? Да почти ничего­шеньки, но с многозначительностью.

Таким образом, поразительно интересно поступает «экономизм», - раз система не похожа на описываемое стройной экономической наукой, то ее и приходится зачислять ли­бо вовсе в неэкономическую (пустота «бюрократизма»), либо в до-экономическую (ложь «натуральности»), либо в антиэкономическую (фальшь «наоборотности»), либо вовсе списать из объективного процесса развития, но только чтоб не касаться ее собственного посткапиталистического (постэкономического) содержания.

 

9.9.5. Основная материальная архитектура, организационные (внутренняя и внешняя) формы собственности.

В основном содержании функционального производства, в ко­ренном отличии от товарного, осуществляется соисполнение специализированных, или неоднородных (несравнимых, не «конкурирующих»), функций. Тогда как  в товарном производстве обязательно должны быть как бы взаимоконтролирующие друг друга множественные покупатели и продавцы относительно сходных (заменимых, «кон­курирующих») продуктов (как считают либералы, таких пар (продуктоа) должно быть на рынке по усредненным западным оценкам 8-15, но не менее 4-5), без чего невозможен рынок или, по Марксу, «внутриотраслевая конкуренция» и «рыночная стоимость». Так по данным о состоянии социалистического функционального производства более 600 пред­приятий производят от 35 до 100% российского выпуска отдель­ных видов продукции, а «в рамках жестких межотраслевых технологиче­ских связей реализуется более половины всего общественного продукта, 96% продукции метал­лургического комплекса, более 70% - топливно-энергетического и лесохимического комплексов, 44% - машиностроительного и 56% - агропромышленного комплексов».

Короче говоря, с точки зрения установления типологии и по­тому уже вне всякой зависимости от конкретных оценок, не­сомненен примат специализированных функций; во всяком слу­чае в «крупнопроизводственном» индустриальном секторе прочно закреплена сама отраслевая технологичность структуры произ­водства, ее сетевое материальное «конвейероподобие».

Разумеется, в реальности мы видим и массу сходных функций, выполняющих их коллективов. Но чаще это явления других родов разделения труда, базовых производственных отношений и секто­ров производства. Например, функциям тоже специализирован­ных подразделений здравоохранения, отдыха, спорта, культуры и т.д. более свойственна линейная деформация культурно-родовых отношений; сходность присуща множеству явлений «демографиче­ского производства» (профобразование, подготовка кадров); то же относится к тяготеющим к местности аграрным, сырьевым, добы­вающим и т.п. секторам; высокая однотипность присуща и конеч­ным функциям массового жизнеобеспечения (торговля, обслужи­вание населения и т.д.), где и привязка к местности есть, и заметна роль экономических форм, потребительского рынка.

В общем практически любые совокупности даже однотипных функций и разной природы организационно оказываются под «крышей» одного органа управления в иерархии, т.е. во внешней управленческой форме выступают как одно ведомство, но и в объективном, не юридическом смысле этой управленческой или институциональной формы. Но как и за бле­ском камзолов феодалов уже тушуется фундамент - парцеллярность, «двор», так примерно и за ведомственностью уже становится менее видима групповая основа собственности на технологии. Здесь же, кстати, как и в территориальной иерархии, высока сте­пень начального произвола в той или другой конкретной ведомст­венной организации производства.

Ко­роче говоря, в чистом виде объективная отраслевая организация собственности на технологии, «законченной иерархии» (кстати, выражение Маркса), имеет внутреннее корпоративное, или уч­режденческие, строение и внешнюю иерархическую ведомствен­ную форму. При этом каждое надведомство, ведомство, подведомство представляет какую-то одну большую или меньшую ос­новную отраслевую функцию: или сложную (состоящую из спе­циализированных функций), или сводную (состоящую из схожих функций), или как угодно комбинированную (состоящую из близ­ких и специализированных функций), а в итоге отраслевую ли­нию производства с гроздьями функций органов управления. В последних кроме прямых (именуемых в науках управления «ли­нейными» или «штабными») появляются аспектные, или вспомогательные, функции, в которых согласуются некоторые отдель­ные срезы производственной деятельности (к примеру, сама фор­ма планирования, финансовая «бухгалтерия», снабжение, труд, кадры, техника безопасности, стандартизация и пр.).

По сравнению с частнособственнической, капиталистической организацией ведомственность - более высокая система, но про сто быстро зашедшая в свой предел. Образно говоря и по анало­гии с восходящей эволюцией нервных систем в животном мире, в отличие от узловой («атомизированной») при капитализме, линей­ная форма - это уже центральная нервная система производст­ва.

В ином образе и, как это многим ни покажется странным, ли­нейная форма «экономит» на бюрократии. Вместо капиталисти­чески распыленного, но атомарно одноплоскостного множества управленческих иерархических функций «частного производст­ва» и «частных бюрократий» образуется уже одна иерархия. Но и не только в ультраструктуре, а снизу доверху.

Потому здесь мы обращаем внимание только на совершенно очевидный, образно иллюстрируемый момент. Рынок конкурирующих «участ­ков» производства более «бюрократизирован» уймой осуществления адресно неопределенных необходимых трансакций, нежели орга­низованный из таких «участков» конвейер (мы говорим именно о принципиальных имманентных моментах, а не эволюциях капита­лизма в сторону заметного «огосударствления» трансакционных издержек). В масштабном производстве (а равно технологической специализа­ции) всегда происходит экономия на накладных расходах, в том числе «трансакциях», «накладных расходов», «бюрократических», «со­гласовательных», «поисково-рыночных», «информационных», «стандартизационных» и пр. затрат, но именно накладные расходы все равно относительно убывают.

А уж все эти «услуги» в плановой системе по центральным и министерским структурам были весьма малы. Потому что эту «гигантскую», «бюрократическую» систему линейного произ­водства (каковой вроде бы в капиталистической системе нет) обычно сравнивают совершенно не с тем, с чем надо, ибо тогда в капиталистической системе именно к «трансакциям» следует отнести всю махину так называемых услуг бирже-банковско-финансово-посредническо-юридико-налогового порядка.

Иначе сказать, независимо ни от каких форм разнообразней­ших и развивающихся потребностей и возможностей производст­ва, рынок «заполняет» и организационно оформляет процесс про­изводства множествами конкурирующих частных собственников, атомизированных товаропроизводителей. В линейной же форме потребности и возможности «заполняются» и оформляются сокращающим везде, где возможно, дублирующие «атомарные» одно­типности центральной организацией множества специализиро­ванных ведомств (подведомств, надведомств) - как внешняя форма собственности («спиритуализм», ультраструктура), с общим уже совсем не «атомизируемым» (неразложимым) учрежденческим (кор­поративным) строением - внутренняя форма собственности. Причем (как и в «рассеянном суверенитете») имеет место определенная относительность этих внутренних и внешних форм - и цех или предприятие может рас­сматриваться как ведомство, и вся линейная система может рас­сматриваться как одно учреждение.

 В общем ведомственность ха­рактеризует материальную ультраструктурную «оболочку» органи­зационных форм собственности на технологии, а учрежденчество - ее принципиальную не «атомизированность», внутреннюю группо­вую (если угодно - корпоративную) структуру. Но и, особо надо за­метить, не «чисто» корпоративного (абстрактно известного пример­но как «анархо-синдикалистское» или «частное», «частно-коллектив­ное»), а иерархо-корпоративного. А это разные вещи.

Само по себе сокращение числа (укрупнение) однотипных или сходных производств, где и поскольку это объективно обусловле­но и возможно, рационально. Одну, даже прекрасную, баню на всю страну не сделаешь (местное взаимодействие), но если эф­фективней (конкретное), скажем, один автомобильный завод (определенного класса машин), то (здесь, конечно, в абстрагиро­вании от транспортных, мобилизационных и иного рода задач) это вполне рационально.

Так, местное взаимодействие диспозитивно ограничивается определенными натуральными ареалами («соседство», ближнедействие или, шире, натуросвязь), поэтому для целостности нуждает­ся в территориальной иерархии, - это «рассеянная», диффузноузловая нервная система (термины это биологические), хотя и тоже с некоторой иерархией поддержания целостности. Рынок в чистом виде экстерриториален, безадресно диспозитивен, имеет узлы внутриотраслевой конкуренции, ему иерархия не нужна, - это уже узловая, более высокая нервная система. Соисполнение специализированных функций опять диспозитивно ограничено, но уже совсем не натуральными ареалами, а техноло­гической адресностью соединяемых и разводимых функций; т.е. опять нуждается в иерархии, но уже принципиально не в терри­ториальной, а в отраслевой в ведомственно-учрежденческой фор­ме, - это уже центральная нервная система (забегая вперед отметим, что центральная нервная система еще далеко и далеко не равна появлению второсигнальной системы, на рождении кото­рой, в такой аналогии, собственно, мы (страна) и сломались под славным руководством экономической науки).

Поэтому, полагая и возможность множеств модифи­каций, ведомственно-учрежденческая форма собст­венности на технологии есть, бесспорно, универсальная, инвари­антная (может быть, классическая) для линейной системы, даже при некотором ослаблении централизма. И, если отвлечься от снятых территориальных структур, то выясняется, что в линейной форме в ее чистом виде двух одинако­вых ведомств не бывает.

 

9.9.6. Беспардонные экономические спекуляции вокруг «монополизма» и «конкуренции».

В связи с очевидной ведомственностью линейного производст­ва часто говорится о ведомственном («государственном», отрасле­вом, предприятийном и пр.) монополизме и об отсутствии в связи с этим благодетельной конкуренции. Говорят о «монопо­лизме», и, сравнивая это производство с «конторой», при этом умал­чивают, что к «распределению функций» в конторе понятие «мо­нополизма» совершенно неприложимо, не говоря уже о самой элементарной логической корректности.

При капитализме монополии невозможны без конкуренции, а в несколько упрощенно чистом виде монополия есть относитель­ное господство некоторого товара (продукта, поставщика) всегда на фоне немонополизированного предпринимательства. Но в ус­ловиях линейной формы аналогичное господство любой отдельной функции «физически» невозможно (как нелепо говорить о моно­полизме скрипачей, арфистов, трубачей или ударника в оркест­ре), ибо все они взаимосвязаны, а производственная монополия центра (на всё?) и вовсе абсурдна. Потому в толкованиях нашего выдуманного «монополизма» изначально (в «перестроечном» смыс­ле) возникают элементарные логические противоречия.

Так, многие «экономисты» характеризуют положение монополиста как обеспечивающее ему «полную свободу действий», но если, как ут­верждается, этот монополизм «тотален» в «плановой экономике» и все монополисты, то получается полная «чертовщина»: то ли ника­кой «свободы», то ли кругом одна тотальная «свобода».  Ведь явная же чушь получается; если была прибыль в условиях повальной мо­нополии планового хозяйства, то был и рынок, а не «произвольная» цена монополиста, как утверждают другие, и пр.; а если никакой прибыли совсем не было (Я. Корнаи), то и все экономи­ческие рассуждения о монополиях бессмысленны.

Поэтому в действительности поскольку «в чистом виде» каж­дая линия формально или типологически «монопольна» (единич­на, специализированна), то уже в точности потому же здесь и не может быть никакой монополии в собственном смысле, а может быть что-то совсем другое, пусть даже ужасно «нехорошее». А именно группоиерархическая собственность на технологии (функ­ции, процессы, а не средства производства), технофеод.

Капиталистическая монополия, как одна из предпосылок ли­нейной формы, при утверждении самой этой формы как моно­полия исчезает, в итоге превращаясь в ведомственно-учрежден­ческую организацию всего основного производства. Подобным образом, напомним, позднерабовладельческие формы или ранне­феодальные «эмбрионы», т.е. латифундии, па­тронат, колонат и др. в са­мом классическом феодализме с вассалитетом, парцеллярностью и иерархичностью уже напрочь отсутствуют. Подобным же образом, скажем по М. Веберу, при капитализме уже начисто от­сутствуют цеха, а равно гильдии, ростовщичество, «работные до­ма», мануфактура и пр., так сказать, феодальные зародыши ка­питализма же. Точно так же и монополии, как еще ка­питалистические зародыши уже плановой системы, в самой этой плановой системе начисто исчезают.

Кстати, когда говорят о «монополиях» в связи с использованием природных ресурсов, транспортных систем, массы явлений городского хозяйства, то это явления вообще не экономи­ческих, а более глубоких натуральных, территориальных структур производства, лишь, в частности, природно детерминируемых. Их обычно называют «естественными монополиями», хотя это двой­ной и лукавый экономический слововыверт, впрочем, ставший ус­тойчивым фразеологизмом. И не «монополии», а иерархии, и не «естественные», ибо это бессмысленное обзывание чего-то явно не экономического по сути.

Мож­но летать на самолетах разных компаний, но системы УВД и безо­пасности, аэродромное обслуживание и сети - это элемент терри­ториальной иерархии, независимой от экономических или функ­циональных форм. Потому же самые чрезвычайно частные компании или не менее ужасные бюрократические ведомства в городе не создают себе частных или отраслевых канализационных систем, или электроснабжения с любимыми частотами и напряжениями, или своих сетей городского транспорта и т.д. Потому даже при са­мом «свободном» капитализме и частных формах в отношении «ес­тественных монополий» имеет место неизбежная и своеобразная «национализация доходов» и вообще «общественный контроль».

На этот счет, к примеру, даже насквозь либеральный Г.Х. По­пов замечает, что «практически во всех мегаполисах службы, ве­дающие снабжением водой или газом, если и являются частны­ми, то остаются монопольными. Однако, согласно антимоно­польному законодательству, они находятся под публичным кон­тролем властей города. Поэтому такой резерв удешевления воды или газа, как создание сети конкурирующих компаний, мало­реален». Так оно примерно и есть. И, кстати, «публичный кон­троль» над частной монополией уже ослабляет ее рыночные свой­ства и даже демонстрирует собой определенный примат «обще­ственного» над «частным». Остается в этой «экономсловесности» непонятным лишь то, почему упомянутый «антимонопольный» «публичный контроль» нельзя применять и к другим «монополи­ям»? Причем тоже вовсе не ликвидируя их. И вообще являются ли уникальные территориальные иерархии, как и плановые спе­циализированные комплексы, «монополиями» в строгом смысле?

В расширительном же толковании «монополий» можно догово­риться до монополии школы на обучение, бань - на помыв, жен­щин - на роды и кормление грудью. Потому монополия, точно пи­шет Богачев, - это определенная структура рынка, совокупности покупок и продаж, т.е. именно рыночного, а не какого-либо иного равновесия. Но в чистой линейной форме рынка нет (мы отвлека­емся здесь от извечного потребительского, а также колхозного, те­невого и т.д.), нет вообще обмена (точнее, он снят соисполнением), нет денег (в том простом смысле, что в самом производстве они адресны). В частности, безналичные - это фиктивное (условное), неофондированное в «плановом торге» превышение статуса, а при недостаче «денег» до статусов они тут же появятся «кредитовани­ем», дотированием и пр. Ибо не в них суть.

Но Богачев все это прекрасно «интуирует». «Само по себе круп­ное производство и централизованный сбыт нейтральны (это и есть выражение симметрии функционального или планового равнове­сия. - авт.). Монополией в экономическом смысле они становятся, если ориентированы на коммерческие критерии выручки и при­были, благодетельные только при конкуренции. Контрпродуктив­ность, например, централизованного сбыта оказывается тем силь­ней, чем значимее мотивы максимизации выручки и прибыли и чем свободней ценообразование». Заметим лишь, что «мотивы» хо­зяйственного толка всегда берутся не «из головы», а из реальных отношений, институтов, порядков, равно как теперь из наворо­ченных экономистами беспорядков. Причем упомянутая контр­продуктивность относится не только к «централизованному сбыту», но и при прибыльной мотивации ко всему производству. Но под­черкнем, у Богачева главное - «монополией... становятся...» при коммерциализации, а до того ею не являются! Это же очевидное явление подтверждают многие ученые - монопольный «диктат производителя» стал возникать с «хозрасчетными» элементами. До «перестройки» у нас никаких монополий не было и быть не могло -они суть плод «хозрасчета», «самоокупаемости», «самофинансирова­ния», накрутки рынка и пр. Получается, что чем энергичнее «ры­ночники», тем более вылезает самая махровая монополия («диктат производителя») в ее все большем приближении к страшно уродли­вому, но и собственному (уже экономическому) смыслу. С этой мо­нополией теперь уже можно начинать «бороться» все большей «рыночностью», т.е. с тенденцией ликвидации планового равновесия (точнее, просто диссипативным разрушением производства и об­щества) и манящей реставрацией господства рыночного равнове­сия (некоего, в лучшем случае, примитивнейшего капитализма).

Более того, в рациональном содержании цен­трализация (как сокращение дублирования, использование мас­штаба и пр.) есть, наоборот, одна из характеристик если не эффек­тивности производства, то во всяком случае эффективности орга­низации производства, т.е. типологической характеристики. (И кстати, в битвах за перестраиваемые рынки главный-то ко­зырь у западных фирм есть самый благополучный монопо­лизм, именуемый лишь, чтоб не смущать нашу экономполитическую мысль, «использованием масштабов производства».) В общем и короче говоря, в наших условиях планового хозяйства линейной формы (или его «реформирования») само только понятие «монопо­лизм» экономически блудливо и разрушительно. Относительно же конкуренции дело обстоит примерно так же.

Если конкуренцию понимать в товарном смысле, как рыночную конкуренцию, то в «идеальном типе» чистой линейной формы на нее нет и намека, как нет при капитализме удельщины, как нет и не может быть товарной конкуренции, скажем, внутри цеха, пред­приятия, конвейера, фирмы и пр. Если же конкуренцию понимать расширительно, как производственную борьбу, естественную со­стязательность, соревнование между агентами производства, то тогда, как говорится, извольте со всей определенностью различать как ее базовые «общечеловеческие стихии» В. Одоевского (от лю­бовного треугольника до делания, скажем, научной карьеры), так и исторические формы «борьбы и согласия» (от животной эгостадно­сти, близкой в нынешних рецидивах к «конкуренции» в уголовной среде, до борьбы «планового торга»).

Так что уж лучше говорить о «конкуренции» в относительно строгом, классическом смысле как состязательном аспекте только рыночной «борьбы и согласия», чтоб, повторюсь, на ревность, про­фессиональные коллизии, межевые споры, войны, научные склоки, «плановый торг», должностные и политические интриги безграмот­но ее одним чохом не распространять. Да и конкуренция (класси­ческая), писал Маркс, отнюдь не «изобретает» законов, а лишь реа­лизует их.

За пару-тройку столетий само, можно сказать, слово «кон­куренция» крепко запечатлелось в мозгах, как бы вытеснив собой все многообразия производственных взаимодействий. Например, таких абстрактно-родовых метафор вроде «соревнова­тельность», «состязательность», «борьба». Между тем в любых (из многообразнейших) иерархи­ческих материальных структурах тоже всегда неумолимо есть своя борьба, предстающая в субъективированных формах, но в дейст­вительности такая же объективная. Но это борьба не одноплоскостная, в виде частных хозяйств от миллионов лавчонок до сотен крупнейших корпораций в пределах объединяющего и баланси­рующего всю эту суету рынка, а борьба и участков, и цехов, и предприятий, и объединений, и целых отраслей в пределах объе­диняющей и балансирующей всю эту суету иерархической орга­низации производства. Причем если в рыночной борьбе предпроизводственная интеллектуальная фаза (маркетинг) - «атомизированное» дело каждого участника, то в плановой борьбе предпроизводственная интеллектуальная фаза (технорасчет) - тоже, конечно, дело каждого, но уже в более высокой общественной форме согла­сования, в наиболее явном виде как сперва некоторые цели, про­граммы, после согласования превращающиеся в планы. Как-никак, но уже центральная «нервная система».

В этой связи, - всякая борьба, в том числе и конкуренция, в базовом содержании нейтральная, предоставленная себе как уже господствующая, преобладающая, неизбежно в чем-то иррационализируется, утрируется, из нор­мальной превращается в самодовлеющую и неподвластную сти­хию, деформируя все прочее. Так что как таковая та же конку­ренция нормальна (инвариантна), а вот как капиталистическая - отнюдь нет (историческое). Она и состоит в «гонке ради гонки» (Белл), кое в чем абсолютно бессмысленной. Из нескольких сот сортов колбас в супермаркете нормальный человек едва ли в со­стоянии различить по вкусу, аромату и пр. более трех десятков, из которых и вовсе, кстати, лишь немногие идут вровень с «микояновскими». И таковое в той или иной степени во всем тварном (товарном) мире в условиях конкуренции: не столько содержание, так сказать, упомянутой колбасы и всего прочего здесь основной предмет забот, сколько успешная продажность. Так что шеве­литься она, конечно, заставляет, но кое в чем явно чересчур и не «по делу». Современный же «турбокапитализм» в части все более искусственного формиро­вания спроса ставит все рекорды и начинает обретать пределы, при которых происходит обессмысливание самой жизни.

Поэтому в наших условиях призывы к универсальной товар­ной конкуренции как благодетельной (хотя кое-где и она вполне уместна) - это дикий примитивизм, упорство которого обойдется дорого, а особо настырное упорство и катастрофой.  Этот «примитивизм» есть попытка преодолеть всевластвующую, совсем не товарную, пока и неуловимую, линейную «конкуренцию», домини­рующую «плановую борьбу», реализуемый ею закон «технологичес­кого феода». Тем самым предстоит открыть дорогу совсем не предпринимательской (хотя и у нее есть рациональная ниша), а новой, прогрессивной и весьма многомерной деловой, трудовой и хозяйственной инициативе, восходящей состязательности и твор­честву. Да никак не вышло это пока.

И, кстати говоря, можно сколько угодно издеваться над эволюциями «социалистического соревнования», но невозможно от­рицать, что этот действительно заидеологизированный и фор­мализованный процесс все же скрывал за собой дополнитель­ные, бесспорно разумные факторы и вполне реальной мотива­ции. Между прочим, во многом эти формы были заимствованы (или оказались сходными?) на фирмах Японии, вплоть до «соб­раний», «передовиков», «кружков качества», «досок почета», по­ощрений и пр. И не только в Японии. Между прочим, «доска по­чета», «благодарности», как и трудовые награды, отнюдь не фик­ции, а вполне общественно признаваемые означения некоторых трудовых достоинств. Как и воинских заслуг, кстати.

Более того, многие авторы  замеча­ют, что, особенно в ВПК, складывался уже не типологически функциональный, а более высокий тип мотивации труда, само­контроль качества и пр. Т.е. как раз то, что замечают некоторые как требо­вания нового производства: - моральные установки, приверженность делу, этика долга.

Однако, сделав очередной шаг в уяснении «в чистом виде» ли­нейной формы - выявив характер ее собственности, - мы увидели эту форму как иерархическую учрежденческо-ведомственную структуру (нет одинаковых ведомств, все они различаются сами­ми соисполняемыми функциями), т.е. опять же не «поймали» асимметрии собственности на технологии. Но в том и фокус, что асимметрии бывают логически простые, «черно-белые» (условно говоря: рабовладелец - раб, капиталист - пролетарий), а бывают сложные, причем, не просто иерархические, а диспозитивные.