Материал подготовлен

к.т.н. Харчевниковым А. Т.

 

СМЕРТЕЛЬНА ПЕТЛЯ РОССИИ

 

Часть 9. Линейная (плановая, отраслевая) форма как «политическая технология».

…

 

9.12. Закон конца линейной формы.

 

Как преодолеть отжившую линейную форму? Вопрос волни­тельный, казалось бы, естественный, справедливый, понятный. Тем не менее сам по себе этот вопрос (в реальном контексте нынешней  идейной ситуации), как ни странно, уже порочен в том смысле, что всем привычным духом своим сразу предпола­гает необходимость некоего «практического предложения», «про­граммы», «плана», «проекта», «мероприятия», «кампании», «ко­манды», «курса», «манифеста», «политики» и т.д.

Иначе говоря, сами вопросы «как преодолеть?», «что делать?» и пр. принадлежат не только обыденно-политической плоскости, но и еще интеллектуальному полю самой отжившей системы, оказываются проявлением все того же организационно-управленческого и пр. фетишизма, начисто заслоняя собой сначала нечто куда более существенное, сложное, решающее, а именно познание. Причем познание общества, познания в обществе, познания обществом. «Воля человека, его практика, - цитирует Ленин Гегеля, - сама препятствует достижению своей цели... тем, что отделяет себя от познания...».

Предположим даже по Э. Маркаряну, что производство станет уже не «технорегулятивным», а «социорегулятивным». Но каковы же тогда, спраши­вается, должны быть когнитивные (в знаниях) перемены в масштабе, массе, содержании, формах, средствах соответственно «социорегулятивного» познания во всей гигантской производственной систе­ме, пока это познание всеми институтами отторгающей? А с «реформами» и вообще энтропийно провалившейся.

Вот это определенное «отделение» человека от познания в кризисе линейной формы достигло своего исторического, если не сказать по социальному масштабу патологического, предела.

Линейное производство надстроило над собой чрезвычайно прочную и теперь консервативную психологию производства, «средний» тип общественного мышления, менталитет и пр., ра­нее кратко упомянутые «фетишизмы», которые еще изучать и изучать. В абстрагировании от индивидуального мышления (в его неповторимости) общественное мышление линейности - это психология соисполнения, «повального» согласования, планомер­ности, абсолютизированного управления (командность и испол­нительность - это стороны совершенно одного и того же соис­полнения). Такое мышление естественно присуще всякой функ­циональности, всякой организованной, согласованной деятель­ности, но оно же органически отторгает интеллектуальные отклонения, усложнения, индивидуальности. Отсюда и появля­ются известные формулы - «начальству виднее», «ты начальник - я дурак, я начальник - ты дурак». Хотя в действительности ак­цент на «начальнике» здесь ложно выражает скрытую групповую детерминацию: пользуясь суровым образом Е. Замятина, - в «мы» все проинтегрировано в среднеарифметическое, «от нуля до бесконечности - от кретина до Шекспира». (Правда, вопреки из­вестным инсинуациям вроде «стадности», «совков» и пр., надо тут же обязательно и столь же жестко заметить, что в такой же сочной метафорике формула рыночного менталитета и того проще: «дешевле купить, дороже продать», в том числе и себя в качестве товара, «наварная» мысль, одним словом.)

Тем не менее в линейной форме могут двигаться только про­стые идеи, истина - только то, что сразу ясно как в газете, что сразу сводится к «практическим предложениям», которые оста­ется лишь проглотить и оформить в мероприятие. «Хозяином» производства оказывается отнюдь не «начальник», не работни­ки, а невидимая инертная середина, безликое большинство, а иногда и люмпенское меньшинство (разлагающиеся коллективы) или «производственная охлокра­тия». Как говорится, серые начинают и выигрывают, а все уп­равление лишь выражает эту молчаливую игру.

Между тем производящий труд, «порождающие процессы», творчество, производят сложные идеи, которые никогда не возможно проглотить, сразу согласо­вать, превратить в «план», «мероприятие» и пр., ибо эти идеи сперва надо выстрадать, отбраковать и выковать в дискуссиях, затем освоить, познать, т.е. изменить себя. Более того, новые производительные силы выдвигают не просто идеи, а людей, не­сущих идеи, способных на идеи личностей (самые «интенсивные» величины на белом свете), всегда выпадающих из групповой ни­велировки и не существующих для бухгалтерских или технонимических экстенсивных величин. Но линейная форма стоит ка­менной стеной на пути этого движения идей, тем более людей. Она и оказалась чудовищными тисками для творческих инди­видов, которые являются формами новообразующих устремлений самого производства, всегда рвущих со всем привычным, легко согласуемым, простым. Но эта же «неатомарная» система являет­ся когерентной (связанной по времени), как бы не индивидуалистично синхроничной, как в квазистабильном, так и уже в возбужденном, неравновес­ном состоянии. Так сказать, или все молчат, или все кричат.

Вот все это потому, уже в тысячекратном усилении, относится и к самому предварительному социальному пониманию ныне происходящего. «Воспитанные» управленческим фетишизмом ли­нейной формы «десятки тысяч» спят и видят «простые идеи», с которыми можно ангажироваться у начальства или в га­зете у толпы, что по сути почти одно и то же, рвение во власти. Об этом писал уже Аристотель, называя первых льстецами, а вторых демагогами, одинаково обретающими огромную силу соответст­венно у тиранов или демократии. Ну разве не видно, что ни у од­ной партии, движения, кандидата и пр. нет «за душой» абсолютно ничего интеллектуально соразмерного ситуации в стране и на пла­нете. Так что «отпущенные на свободу» упомянутые «десятки тысяч» и «организовали» весь безумный примитивный хаос. Колоссальный по­тенциал активности (в отсутствии которого, кстати, ложно упре­кают носителей советского менталитета), без намеков на обнов­ленную идеологию, прорвался или оказался «канализированным» в бешенство рыночного примитивизма и вообще хаотизирующей деструкции.

Между тем действительная теория переломного содержания эпохи нигде и никогда не может просто по природе своей содер­жать «практические предложения». Они станут вполне рацио­нально возможны только после борьбы и отбора новых теорий, их освоения достаточно широкими кругами профессионалов, интел­лигенции, а трудящимися («активом») - основ (прагматических азов) этих теорий, после порождения в самом народе новых, ре­левантных ценностно-ориентационных вокабул, докс, если угод­но, уже новых смыслов и «духа», «манифестов». Теория же дает скрытый от «простых граждан», эзотерический профессиональный «язык», а теоретическое со­держание закона конца отжившей формы (в негэнтропийной, самой «невероятной», в смысле Шредингера, ветви бифуркации), скрывая за собой все описание этой формы, само по себе очень скупо. Ибо это закон преодоления господствующих порядков с крайне тощей, лишь посттипологической рациональностью (бу­дущее открыто), бесконечно отличной от легко конструируемых иллюзорных храмов.

 

9.12.1. Взрывной характер НТР и обобществление технологий; эндогенные противоречия и бифуркация.

В чистом виде функциональное производство, планомерность репродуктивны и в этом отношении обладают и всегда будут обла­дать особым потенциалом, ибо способны к сколь угодно безгранич­ному наращиванию, реализации примерно одного и того же «за­данного» производства, примерно одних и тех же функций (Корнаи образно, емко, хотя и с экономическим, вещистским подтекстом, выделяет здесь производство «стандартных массовых изделий»), к отдельным усовершенствованиям существующих технологий, к экстенсивному и даже «могучему» (П. Капица) линейному разви­тию, наконец, к разного рода мобилизационным формам и срезам организации общественных процессов, к «определённому динамизму», к быстрым перестроениям плановыми методами. Но к перестроениям лишь количественным, т.е. отнюдь не в новационном смысле.

Потому негативна не невинная и извечная функциональность (планомерность, соисполнение и пр.), - она у нас часто даже разболтанная, - а только ее антиновационная всеохватность, обусловленная собственностью на технологии, т.е. именно линейная (технофеодная) форма функциональности (как феодаль­ная форма соседства; капиталистическая форма обмена), которая  в научной рефлексии есть означение реального социализма как исторической или преходящей и преодолеваемой формы производства (но тогда даже и соответствующего термина не было).

Уже одно это говорит, что вопрос стоит не о ликвидации функциональных структур (статусных форм, планомерности, от­раслевой, ведомственной, учрежденческой и т.д. организации, как в свое время пытались ликвидировать деньги, товар), а о сбросе их линейной формы, незримого всевластия «технологиче­ского феода», т.е. о восходящем снятии планомерности. Именно эта линейная форма исторически очень быстро все положитель­ные свойства технологизированного, функционального произ­водства превратила в противоположность его иррационализации, роста дефекта. В линейной экспансии на жизнь всевластие доминирующего механизма планомерности, порожденной соб­ственностью на технологии, оказалось стеной на пути качест­венных перемен производства, а в итоге - развития личности. Энергию которых, так сказать, пока и прорвало в обратную сто­рону. Но есть здесь решающая историческая тонкость.

Рост дефекта, «закон бытия» линейного производства, как и любой основной закон, не абсолютен в том смысле, что, абст­рактно и «сослагательно» говоря, мог бы образовать неустрани­мую, но постоянно корректируемую «неприятность», выступать как сопровождающееся негативами, но тем не менее «нормаль­ное» состояние, квазистабильное рав­новесие. Так долго и бывало во всех предшествующих формах. Но в линейной форме почему-то оказалось не так. Более того, всякая система обладает известной адаптивностью, потому, на­пример, многие пороки в связи с наукой, разоблачавшиеся, на­пример, П.Л. Капицей (вред «хозрасчета», плановость снабжения, недоверие руководства и т.д.), позднее были заметно устранены, но суть системы не изменилась.

Тайна ее стремительного кризиса в исторически взрывном характере начала НТР (напомним, что аббревиатура НТР это «научно-техническая революция», термин из СССР), впрочем, разво­рачивающейся в материальном контексте перемен всей мировой ситуации. В самом деле, социализация (демографизация) произ­водства шла, а в некоторых особых формах и продолжается поч­ти в параллель с натурализацией (территориализацией) с начала преодоления первобытности. Товаризация («индустриализация») развернулась в «маленьком уголке» Европы с середины второго тысячелетия, а в большей части остального мира сейчас продол­жает наращиваться, хотя нередко в ужасающих формах (в том числе «модернизаций»). Объективная технологизация (плановизация) развернулась с первыми признаками «монополистического капитализма», а эндогенно реализовалась, «прорвалась» в общест­венных формах социалистических преобразований, в известном смысле и в значительной мере даже в обход капитализма. НТР же приобрела какой-то другой характер, и ее начало можно чуть ли не с календарной точностью датировать 50-60-ми гг. прошлого, 20-го, века.

Этот необычайный, по историческим меркам взрывообразный характер развертывания начала НТР подтверждается ну хотя бы только лишь двумя столь разными фактами. Именно за последние годы (что как раз близко с «датой» начала НТР) человечество использовало сырья столько же, сколько за всю предшествующую историю. И другое свидетельство, можно сказать, с противоположного от «сы­рья» полюса: еще в 70-е гг. Г. Добров писал, что 90% научно-тех­нической информации, выработанной человечеством, лежит на исторической глубине последних 70 лет, а современное поколе­ние ученых составляет 90% всех людей науки, когда либо жив­ших на Земле. Или, в частности, в США после Второй мировой войны ВНП лишь утроился, а расходы на НИОКР возросли в 15 раз. Вот, собственно, этот стремительный и глубинный процесс и образовал новый вызов, прежде всего линейной форме. (Но тут же опять надо заметить - все это произошло в совершенно опре­деленной всемирной исторической обстановке. А одно без другого понять невозможно. Так что в эндогенном анализе мы еще находимся в весьма абстрактных «материях».)

Когда мы обращаемся к НТР, то ее социальную суть надо ви­деть не в бесконечно многообразных, вносимых ею технико-технологических и социальных переменах. Действительная суть всякого исторического сдвига производительных сил сосредоточе­на не в собственном его бесконечномерном и богатом содержании, а в его сущности - посттипологической к господствующим производственным отношениям. Поэтому про­водимые даже с совершенно разных позиций исследования во­круг НТР на материале капитализма, безусловно, выходят на по­лезные идеи. Но это поиск не там, где НТР именно застопорилась, т.е. где действительно зреет прорыв (или ясней наметившийся провал). В частности, товаризацию (индустриализацию) невоз­можно было правильно понять по событиям в могущественных и цветущих Испании или Оттоманской империи, а вот возможно это было - в сломе отживших отношений в тогда «периферийных» Ни­дерландах, Англии, производственно «допотопной» Америке и др. Равным образом и суть НТР устанавливается не в пока адапти­рующемся к ее началу капитализме, а, наоборот, в резко спо­ткнувшемся на НТР социализме (линейной форме). Суть недуга и выздоровления выявляется в острых, наконец, «паранекротических» (предсмертных) формах болезни. Иначе говоря, понять НТР - значит понять развертываемые ею процессы как именно приостановившиеся, в итоге ломающие, преодолевающие ограниченность отживших от­ношений, собственность, либо толкающие в обвал.

Так вот производящий труд (вносящий дефект) был во все времена. Но именно с НТР он делает производство качественно динамичным, предметно (в том числе номенклатурно) многооб­разующим, постоянно технологически усложняющимся и изме­няющимся, т.е. производящий труд из «возмущающего» факто­ра превращается в постоянно действующую, массивную «часть» производства, по отношению к которому планомерность, как господствующая форма движения, и становится абсолютно бес­помощной, точнее, запрещающей сами перемены, антиновационной. Диспозитивных диффузий, в силу собственности на тех­нологии, практически нет, а подчиненная собственности управ­ленческая  иерархия способна распространять их в узких преде­лах только новых «технологических феодов».

Дислокальность, эксфункциональность производящего труда (формально схожая с экстерриториальностью товарности, откуда у развитого капитализма в данный период и обнаруживаются высо­кие адаптационные возможности; помимо экзогенных причин пре­имуществ «дьявольского насоса») и означает объективный процесс обобществления технологий, их изъятие из ограниченной, группо-иерархической собственности. Основное (чисто эндогенно) проти­воречие сейчас и состоит в резко, форсированно обострившейся противоположности между  все более общественным характером взаимосвязных и изменяющихся технологий и инертной, ограни­ченной (необщественной), группо-иерархической собственностью на них, их узурпацией, «технологическим феодом». Вот это уже и есть не «нормальная», а критическая асимметрия. Позитивно же это суть процесс пока, условно скажем, ответственной интенси­фикации, онаучивания, сциентизаиии, но и, в широком смысле Э. Маркаряна, - социорегуляции (а еще несколько шире, за эндо­генными рамками - гуманизации) производства, постановка его под более высокий, чем господствующая (технократическая, техно­логическая, «инженерная») планомерность, новый «контроль всеоб­щего интеллекта», снимающий планомерность («уход в основания») новым постплановым механизмом движения технологий, саморе­гулирования производства и объективной оценки труда.

Вообще, с НТР «материя» и преподнесла парадоксальнейший пакет сюрпризов (впрочем, может быть, в этом есть очень глубо­кий смысл самого развития «социальной материи» в наименее ожидаемом направлении с точки зрения познания; «закон конге­ниальности», полипричинности). Линейная форма тем не менее еще в 50-60-е гг. по всем основным статьям в мировой гонке уве­ренно шла «на обгон» (в конкретике этому вопросу посвя­щен целый раздел «Полилогии»). Но не зависимый ни от каких форм производ­ства (капитализма, социализма), обусловленный началом НТР сдвиг к продуктивному производству буквально в течение нес­кольких лет все перевернул «наизнанку». Впрочем, напомним, что некоторая «статическая» аналогия есть - территориальные («зе­мельные») отношения при рабстве были свободней, нежели в более высокой феодальной форме, где и возобладала собственность как раз на пространство производства, «живущую пашню». Но «дина­мических» аналогий нет.

Но все же, отчасти повторяясь, здесь необходимо как можно четче отметить некоторую связь явлений и их отличия. Зреющий прорыв (или провал) обобществления технологий в условиях ли­нейной формы в самом строгом содержании образует своего рода стерильные, идеально чистые противоречия кратко рассмотрен­ной в настоящей части эндогенной градации. К тому ж, абст­рактно говоря, они могли бы быть исторически весьма длитель­ными. В действительности все оказалось не так. Эти эндогенные противоречия материально вплетены в весь гигантский клубок структур, отношений и процессов всего социума, в бифуркацию всей миросистемности. А в этой зреющей бифуркации к эндоген­ному добавляется гигантская масса «факторов», далеко не «чистых» структур, многообразнейших особенностей, экзогенных влияний и пр., наконец, в динамике и уже знаменитого «субъективного фак­тора». Образно говоря, эндогенные противоречия обобществления технологий являются лишь высшим узелком многомернейшего уз­ла противоречий всей зреющей бифуркации социума. Но, пони­мая все эти связи и различия, мы еще движемся в «стерильной» и самой туманной «вершинной» эндогенности.

Образно можно еще сказать так. В самих недрах производства высшими, узловыми являются все те же эндогенные противоре­чия между ограниченной (необщественной) собственностью на технологии и трендом их «невероятного» (в смысле Шредингера) обобществления. Но в силу сонма неэндогенных (не «чистых») внут­ренних и внешних обстоятельств эти противоречия превраща­ются в другие, более видимые формы (отставание, слабый потре­бительский сектор, территориальные неблагополучия, уравнитель­ность, «бюрократизм» и пр.), как бы в свою очередь логически за­хоронив незримый узел ситуации. Но пока только о нем и речь.

Быстро нарастающая асимметрия окаменевшей собственности на технологии состоит в том, что каждая линия, «технологический феод» неатомарного и синхронного, сетевого производства (а в итоге и все они) являются барьером для новаций в любых дислокальных переменах («диффузиях»). Хорошо известны в истории социологии такие афоризмы, как Гоббсова «война всех против всех»; «нет земли без вассала»; «laissez faire» - свобода торговли; «laissez passer» - свобода передвижения, то есть, если позволительны, «на са­мом деле» резкое «вмешательство» в феод, территориальная замк­нутость, и др., то линейная форма собственности на технологии выражается формулой невмешательство в работу коллективов и их связей» (а следовательно, и в дефект производства).

В результате упомянутое невмешательство и означает, что каждый коллектив трудится и живет за счет всех, но все мешают каждому, а каждый всем в переменах, что и ведет к расползаю­щемуся дефекту, к молоху нарастающей технологической анар­хии, ее «накоплению» во всей структуре производства.

Весь «административно-командный» антураж с экстенсивными величинами (часто предстающий для данного коллектива как нечто силовое, негативное) в действительности, напомню, есть лишь «спи­ритуализм», собственная же ультраструктура, внешнее управленче­ское выражение «воли» всех других коллективов, мешающих дан­ному в переменах, а Человека вообще нет. (Впрочем, как и в любой кризисной форме.) Но сами технологии, тем более их «интенсивные» величины, в том числе и прежде всего «человекоразмерные» (твор­ческие, нравственные и др.) - тайна всех тайн, неприкасаемая, в частности, как покрывательство или сокрытие «реальных возмож­ностей предприятия», а равно участка, цеха, отрас­ли и т.д., т.е. как реального потенциала технологий, так и их полукустарных, вспомогательных компонентов (зато «своих»), тем паче всех безобразий или иждивенчества, т.е. всех форм дефекта.

Эту непрошибаемость дефекта производства (собственность есть собственность, не шутка, как говорится) косвенным образом, но редкостно сильно характеризует в печальных тонах социолог А.В. Соколова (1999 г.). Она показывает, что, в частности, кадровый анализ (а это один из ключевых аспектов всякой технологии в ее не инженерном, а именно социологическом смысле) службой со­циологов встречал «настороженность» начальства, кадровиков и самих работников, наконец, просто «сворачивался». Не менее ин­тересно, что точно таковым же положение остается и сейчас, спустя годы. Ну а если это касается еще и вообще новых знаний, расширений производственного поля, в том числе и всегда далеко за рамки любого «техницизма», то и говорить нечего. Вся произ­водственная реальность неуклонно меняется, но ее не знают и не хотят знать, пишет Соколова, ни в той или иной отрасли, на соб­ственном заводе, ни в вузе, ни в городе, ни в области. Вот все это и есть когнитивное проявление собственности на технологии.

Вмешательство в технологии (технофеод) во всей сети и пира­миде запрещено, и любые попытки отторгаются. Это все равно что вмешиваться в собственность рабовладельцев на работников (что по силам оказалось лишь новой форме общественного кон­троля территориальной организации производства); это все рав­но, что у крепостного, феодала, цеха вмешиваться в организацию их хозяйства со сплошной местной прикрепленностью и зарегламентированностью (что по силам оказалось новой форме общест­венного контроля над трудом экстерриториальной рыночной ор­ганизацией производства); это все равно что вмешиваться в ка­питалистическое предприятие - упаси бог, в суд подадут, ком­мерческая тайна (что по силам оказалось новой форме планового контроля, сбросившего коммерческую тайну).

Вот этот информационный срез бытия, хотя, конечно, и не явля­ется непосредственно производящим, отнюдь, однако, не эфеме­рен, а глубоко материален. Как в восходящем познании происходит сброс покровов (предшествующих и ставших узкими устаревших форм знания) над тайнами материи, так и в восходящем общест­венном развитии происходит сброс покровов (наличных отживших форм) с тайн производства; шаги «откровений», в виде новых форм контроля, освобождения от незнания. (Кстати, по этой причине уже только нынешняя реанимация «коммерческой тайны», хотя и не во внешнем аспекте, означает, что это, безусловно, регрессивный процесс). Но до поры до времени о всяком таком знании, контроле, вмешательстве и ду­мать не моги - собственное дело, святая тайна, «самостоятельность», в действительности лишающая самостоятельности человека. (И уж, кстати говоря, с неуклонным историческим сбросом, убыванием тайн производства, как раз освобождение человека состоит в столь же неуклонном росте его интимной, семейной, врачебной, друже­ской, творческой и пр. личностной «тайны».) Ведь обобществление производства и суть шаги освобождения человека.

Вот консерватизм собственности на технологии, а равно их зреющее обобществление (или провал), ярко проявляются, а в некотором роде и фокусируются в особенностях информацион­ного среза происходящего.

Небольшое отступление – «Об некотором отклонении от «марксоидной логики»».

Согласно постмарксовой «теоретической стратегии» полилогии, закон конца линейной формы следовало бы рассмотреть не только в уже затронутом виде имманентного «накопления» нега­тивов системы (рост дефекта производства, молоха «технологиче­ской анархии», заорганизованности и дезорганизованности, антиновационности, контрэффективности и т.д.), а также и в об­щем виде «невероятного» (в смысле Шредингера) восходящего тренда (обобществление технологий). Но также и в более конк­ретном виде многообразия реальных, часто еще «дурных», «эм­брионов» самого этого обобществления технологий. У Маркса это (как еще обобществле­ние средств производства) и нашло свое выражение во вполне определенных тенденциях монополизации, концентрации, цен­трализации, иерархизации производства, даже в акционеризации и т.д. Ведь если нет восходящих тенденций, пусть еще в их самых «дурных» формах, то и говорить не о чем.

И в принципе такого рода более конкретных реальных «эм­брионов» обобществления технологий (в практических, трудо­вых, организационных, научных, нравственных срезах наме­чающихся перемен производства) преполно. Они есть в капита­листических формах западных систем. Были они и в плановой системе, даже где-то начиная с тридцатых годов. Но вот здесь-то мы резко и отклоняемся от «марксоидной» логики.

Во-первых. Дело в том, что в самом глубоком «производитель­ном» содержании развертывающаяся НТР, как следствие и обоб­ществление технологий, - процесс высокоуниверсальный, но в виде пока лишь «эмбриональных» тенденций намечающийся в разных системах и даже культурах совершенно по-разному, да­леко не в «универсальных» формах.

Во-вторых, не будем давать повода для упреков в несостоя­тельности теории, где и покуда она якобы не подтвердится. Вроде как, так сказать, обнадежим, к примеру, россиян, а прорыв пой­дет в Китае. Или наоборот. А то и «диспозиционно» и вовсе иначе. Обобществление технологий - объективный процесс (хотя теория и возможность всеобщего краха отнюдь не исключает). Но би­фуркация есть бифуркация, в коей гигантская полипричинность развития событий может привести к тому, что в общественно ре­левантных формах на нивах социализма обобществление техноло­гий может и вообще не состояться. «История» способна и на такой кульбит, который существенно перекроит и всю саму зреющую бифуркацию, однако ничуть «не отменяя» основного содержания грядущих перемен всего социума (или катастрофы).

Но в упомянутом виде отклонения от «марксоидной» логики все это означает только одно - более конкретные реальные тен­денции обобществления технологий, действительно, никак не мо­гут быть обойдены, но относительно адекватно могут быть рас­смотрены только с учетом всего многообразия сложных обстоя­тельств (а мы пока не вышли за рамки простой, «акультурной» эндогенной логики), т.е. в «конечном», тоже уже конкретном же анализе. Так сказать, сперва развитие капитализма вообще «Капитал» и лишь потом особости и конкретика, например, «Разви­тия капитализма в России». Точно так же и сперва «Развитие НТР вообще» (как современный тренд эндогенной логики) и лишь по­том особости и конкретика, например, «Развития НТР в России», что и представлено в 4-ой книге «Полилогии», а так же затронуто и при изложении развития современного мира в 5-ой книге.

Потому возвращаемся к несколько более инвариантному (а тем самым и еще весьма абстрактному) информационному срезу.

 

9.12.2. Об информатике и сброс покровов с тайн производства как первый шаг к обобществлению.

Ответим сразу на вопрос о обобществлении технологий, кратко и так, - это сброс покровов с тайн производства посредством «аналитического» и «научного» с последующим участием (второй шаг) «всех во всём». А теперь несколько подробнее.

Тем не ме­нее не будем говорить о неисчислимых совсем «неинформацион­ных» «ресурсах» и процессах, которые не исчезнут никогда, вспомнив лишь, что, когда у нас в доме, как говорится, в санузле кран потечет окончательно, все информационные банки и сети мира вместе с Интернетом все же не заменят обычного сантехника. Безразлично, из частной фирмы он, из ЖЭКа или из ДЕЗа.

Информатика (связь, коммуникация и пр.) - это метафоричное обозначение сферы обеспечения или самой сферы информацион­ных общественных процессов в семиосфере, в знаковой сфере. Напомним, что в не­котором роде даже вопреки новейшему информационному буму нашей «кибернетической эры» это явление самого «архаичного» и глубокого социально-биологического базового взаимодействия с его механизмом телесно-духовного общения (включая коммуникацию, информатику) как основы и формы всякой содеятельности вооб­ще. Но отсюда же понятно, что эта информатика имеет и базовые различия. Информационное в органических, демографических, территориальных, экономических, функциональных (технологических) процессах совсем не одно и то же, а равно меняет историче­ские формы содержания, средств, организации, собственных ульт­раструктур. Известная ценовая информация рынка тому пример. В линейной форме производства с информатикой и обнаружива­ются очередные парадоксы. Так, у нас в «сфере информационного производства» сосредоточено около 50% трудовых ресурсов (не ясно, как это определили, но в общем много народу). Впрочем, возьмем, к примеру, только розничную торговлю. Тогда получится, что, кроме продавцов, грузчиков и во­дителей машин, все остальные - кассиры, бухгалтера, райкинские «завскладами», сторожа (наблюдающие и, когда надо, сообщающие, куда следует), управленцы, секретарши, толкачи, снабженцы, ди­ректора с замами и прочие писчебумажные и чиновные работники всех более высоких оргформ торговли - действительно заняты «ин­формационной» работой. Тем не менее весьма многоаспектное от­ставание, к примеру от США, быстро и совершенно аномально растет.

На этот счет, например, американский советолог Л.Р. Грехэм высказывает следующие соображения. Ограничения компьютеров в СССР, в силу того что они «способны воспроизводить самиздатовские документы», обусловлены политически, «партийно». Отчасти это так, но суть еще в том, что в структурно «атомизированном» обществе, в частности, был дан ход соответственно и персональ­ным компьютерам, а в структурно «групповом» обществе этот ход был, так сказать, заказан. Однако, как замечал, например, Н. Н. Моисеев,  мы здесь изначально и сейчас остаемся на переднем крае.Но, только к матема­тике и физике, видимо, это отнести можно, да и вообще годам к 70-м, поскольку все же в самих компьютерных технике и техноло­гиях, за исключением уникальных «суперЭВМ», отставание велико и быстро растет), но и суть отставания действительно совсем не по­литична, а производственна. Например, Моисеев объяснял это не очень точно ведомственной структурой, консерватизмом аппарата управления, но дело, как мы сто раз показывали, не в управлении, каковое всегда суть лишь институциональная форма (пусть и влия­тельная). Так, в достаточно общем плане, Н. Винер пишет о «тесно спаянных» сообществах, о том, что всякий организм в широком смысле «скрепляется обладанием средствами приобретения, ис­пользования и передачи информации», а эта «спаянность», «скрепленность» уже свидетельствуют об определенном консерватизме структур «организма», хотя и об его же уже постэнергетической су­ти. На тот же счет Эшби находит еще более жесткие характеристи­ки объектов кибернетики как «систем, открытых для энергии, но замкнутых для информации и управления, - систем непроницае­мых для информации». Примерно те же мысли теперь развивают­ся в социологических идеях «автопоэзиса» (Н. Луман), с его жестким «отграничением от внешней среды». Но существенна как раз типо­логия внутренней логики информационного.

Потому социальная суть в том, что феодальной автаркии при­суща своя как «сигнальность», так и информационная замкну­тость, капитализму - своя (рыночные сигналы, коммерческая тай­на), линейной форме - своя, не говоря здесь об утяжеленной по многим причинам государственной секретности (хотя во внешнем аспекте это весьма сложный вопрос, пока здесь не касаемый).

Что же касается товаризации, то при капитализме вообще все что можно товаризуется (в том числе человек); продажа же информации вполне возможна, если владение этой информацией фирме не нужно, если продажа обе­щает прибыль, если есть угроза выброса такой информации на рынок и т.д., но при неукоснительном и даже ужесточающемся сохранении всего объема коммерческой тайны. Несмотря на сколь угодно обширные компьютерные сети. Так что у информации есть товаризация, но только в меру «прибылизации». Разумеется, в ры­ночных системах наблюдается и множество проявлений новых го­ризонтальных и вертикальных связей «в ущерб рыночной структу­ре».

В линейном производстве информация, связь оказываются резко суженными иерархической организацией движения сообще­ний, причем именно отраслевой или ведомственной, в основе групповой. На это же обращает внимание В. Макаров: при сносном положении на радио и телевидении, с телефонизаци­ей ситуация иная; административно-командная система нуждает­ся лишь в такой информации, которая обеспечивает получение команд сверху и передачу их вниз, хотя, конечно, и в обратном на­правлении. Причем содержание этой информации сложней, выше (технонимика), чем у рынка (маркетинг, товаронимика), но уже по каналам иерархично. Однако, что не выделяет Макаров, и иерар­хия - это только ультраструктурная форма диспозитивно-адресных связей в самом сетевом производстве («конвейер», «каждый только с определенными смежниками»), что «геометрически» радикально и отличает эту информацию от безадресно-диспозитивной информструктуры атомизированного рынка (хаотическая «ярмарка», ситу­ативно «каждый с каждым» со сплошной «анонимностью» - К. Эрроу; в смысле преобладающей безадресности связей). Очевидно и без  количественных оценок, что разница качественная. Причем именно экстерриториальность рынка своим формальным сходством с эксфункциональностью научного, продуктивного про­изводства (лишь становящегося) и объясняет заметную адаптив­ность отношений с технологиями при капитализме (диффузность технологий). Не рынок сам по себе, тем более не частная собствен­ность на средства производства, а именно диспозитивно-безадресная (хотя и содержательно более узкая - коммерческая, маркетин­говая) информационная структура рынка во многом «невольно» облегчает решение задач научно-технического прогресса. Образно говоря, рынок совершенно стихийно содействует процессу обоб­ществления технологий, а доминирующий «план», как бы чуть ли не наоборот, подчинен их наличной структуре. Но в итоге все дело в собственности, обуславливающей всегда определенную закры­тость всегда определенной информации.

У нас, например, частень­ко говорят, что при капитализме не принято заглядывать в чужой карман (даже любопытствовать по поводу доходов не принято), дескать, какие этичные люди. Ерунда все это, частная собствен­ность вообще (имманентно) запрещает разглашение информации о внут­рифирменном «командно-административном» распределении до­ходов по толстым карманам и лишь заодно - по тонким (об этом информирована только налоговая инспекция, все эти тайны, од­нако, строго соблюдающая). Как на этот счет пишут китайцы - на капитализированных предприятиях вместо былой открытой сис­темы оплаты труда (вроде былой нашей, тарифной) мигом появи­лась «секретная система заработной платы». И ведь это азбука лю­бого «фирмача» уже в самой малой лавке. Так сказать, независимо от воли и сознания людей в основе «священной тайны» - прозаиче­ский толстый карман (прибыль, собственность, личный доход и расход) и, как следствие, коммерческая тайна. Все остальное сколь угодно компьютеризируй, впрочем, все в тех же прозаических ин­тересах. И, кстати говоря, одной из патологичных тенденций как раз обобществления технологий в западных системах является, как говорят, даже возрастающий промышленный шпионаж, «ин­тересующийся» в основном уже не «товарами», а именно техноло­гиями. У нас же совершенно другие беды - не «коммерческая тай­на», а «тайна дефекта» производства.

Говоря об антипатиях одного из родоначальников прагматиз­ма к любым «учреждениям» как источникам корруп­ции (вспомним внутреннюю форму собственности на техноло­гии), Б. Данэм дает интерпретацию этого явления: «Учреждения действительно приводят к коррупции, хотя бы потому, что они влекут за собой официальную ложь того рода, которая именуется «внешней информацией» (отсюда же и «дезинформация», «двой­ная бухгалтерия»). Может быть, именно эта мысль лучше всех и приближает к сути тайн «внутренней информации», покрывательства «интенсивных величин», потенциальных воз­можностей, непорядков, собственности на технологии.

В информационном срезе эта собственность и состоит в «то­тальном» невынесении «сора из избы», в сокрытии внутренних потенций и непорядков (реальные возможности, несуразицы, «безработица», иждивенчество, «интенсивные величины») любой линии производства, «технологических феодов»: ни вверх, ни вниз, ни смежникам, ни самим себе («изнутри не видать»), - т.е. в объективной тайне дефекта производства каждой линии про­изводства в бесконечных конкретных многообразиях этого «не­атомарного» дефекта, закрытого учрежденческим панцирем. По­этому А.А. Блохин весьма редкостно и точно отмечает, что даже в статистике недостаточно отражены показатели, характеризую­щие .межотраслевые связи или в общем случае связи между раз­личными подсистемами. Очень, надо сказать, сильное наблю­дение, информационно характеризующее именно собственность на технологии в ее самых укрупненных формах. Образно говоря, внутри учреждения информация движется относительно интен­сивно, но между ними - только по накатанному и диспозитивно необходимому минимуму. В некотором подобии если классический (натуральный) феод сжимал вещественные потоки до необходимого минимума, то «технологический феод», наобо­рот, репродуктивно сохраняет мощные вещественные потоки (функции), но адресно (не содержательно) сжимает информаци­онные. Но и это часть картины.

Усиленно движутся действительно уже технонимические (посттоварные), но чисто внешние экзо­терические и экстенсивные величины, при полном сокрытии от всех и от себя того, что действительно творится на всех уровнях и в каждом коллективе (в том числе, конечно, нет пророков в своем отечестве: новаторы - внутри коллективов не наблюдае­мые, а то и гонимые «величины») и во всей его среде.

Но если - и это, вероятно, один из ключевых моментов в ре­продуктивном (до НТР) производстве - «интенсивная» и «экстен­сивная» информация приближенно совпадают (образно говоря, редкие новации «экстенсивно» наблюдаемы, равно как некие накапливающиеся отклонения, проявляемые в видимых дефек­тах, и линейная система вполне способна эти новации админи­стративно вклинить в технологические структуры «новострой­ками» и «титульными списками», равно как и устранять отдель­ные дефекты), то в условиях начала НТР между ними произошел быстрый и стремительно нарастающий разрыв. Так что здесь дело не в самой по себе иерархии, функциональности, даже ин­формации, а именно в собственности на технологии в условиях исторически взрывоподобного развертывания начала НТР.

На этот парадоксальный предмет полезна мысль П.Г. Кузне­цова. Он замечал, что наметившееся отставание «в последние годы Советского Союза было связано с тем, что очень резко по­менялось отношение к творческим личностям». Это совершен­но точно, но если понять происходившее в более глубоком ри­сунке. «Отношение» к творческим личностям было примерно одинаково (это свойство господствующих отношений). Но вот взрывное по характеру начало НТР массовизировало творчест­во в условиях репродуктивной системы, а это внешне и высту­пило как негативное «изменение» отношения к творчеству.

Даже самая «повальная» компьютеризация здесь ничего не решает, нужны и программные средства (ПС). Но и ПС - отражение реальных мате­риальных связей, обуславливающих и характер информации, и рисунок ее движения. Даже полнейшая машинизация зафиксиру­ет все те же самые «экстенсивные» величины (теперь уже даже в «бухгалтерской», коммерческой деградации). Каждый историче­ский шаг решает совершенно разные задачи в информационном срезе производства, определяемом материально-деятельностными, но именно властно-производственными (не юридическими) струк­турами и переменами в отношениях собственности. О необходи­мости общегосударственной информационной службы, не имею­щей никаких «горизонтальных» (ведомственных) и «вертикальных» (иерархических от цеха до Центра) границ, говорится уже давно. И формально технически это можно сделать, но без властных (соб­ственность) изменений это ничегошеньки не изменит. Просто ин­формационное более заметно проявляет эти невидимые матери­альные отношения и их наисложнейшие перемены.

Но и обвинять управление, «бюрократизм» - детский лепет (там разве что ранее упомянутое «интеллектуальное воровство» несколько процветает, мало что определяя). Это все равно что об­винять центральную нервную систему позвоночных, что она еще не обладает материальными свойствами второй сигнальной сис­темы. Поэтому и, разумеется, вся суть информационных пе­ремен в самой социальной основе, на обыденном уровне, образно говоря, уже не экономическое «что почем», и уже не технонимическое «что, когда, кому...», а аналитическое «где и кто хорошо, где и кто плохо, почему плохо, как лучше, к чему может привес­ти, кто делает и может лучше...». Революционный прорыв от нормативного и учрежденческого, экстенсивного «технорасчета» к конкретному (т.е. везде и всюду уникальному) и более глубоко­му и широкому посттехническому, посттехнологическому науч­ному (в том числе и социальному в самом широком смысле, «социорегулятивному») анализу, как информационной основе дея­тельности и ее перемен. Причем к анализу прежде всего и уже не просто вещей, техники (это уже пройденное), а именно техноло­гий (процессов, работы, деятельности, мыследеятелъности и взаимодеятелъности, взаимоувязанного дела и самих делающих дело). Это и суть сброс покровов с тайн производства (всех форм покрывательства). Тогда и возникнет не стихийная диффузия технологий (как при капитализме, причем, как мы увидим, в конкретике в весьма многообразных же, но неизменно капитали­стических же формах не только «промышленного шпионажа», но и частных нерыночных процедур передачи, консалтинга, мони­торинга, аудита и пр.), а уже новая общественная форма, их ре­гулируемое интенсивное движение.

 Это будет уже не «модифи­кация технических отношений», а как раз преодоление их научными, социоаналитическими и социорегулятивными отношениями, связанными со знанием и познанием, не имеющими технических и организационных границ, которые всегда, точно замечает С. Черняховский, «корпоративно-техничны». Вот все это и есть информационный «базис» перемен в обобществлении техно­логий, что уже надстроит над собой и некоторые, пока совер­шенно непредсказуемые, не только постплановые, но и, условно говоря, «постполитические» или «внеполитические», интеллекту­альные институты. Вообще сменит «тоталитарную демократию» на, скажем, «творческую демократию» во всех слоях и сферах бытия. Ведь и вторая сигнальная система базируется на нерв­ных окончаниях в теле всего организма (т.е. не является только «надстройкой»), но уже способна к отрыву от «тела», к самореф­лексии. Так что, образно говоря, в итоге известные «четыре вла­сти» дополнятся еще некоей научной, вероятно даже, как и вла­стно более высокой.

«Невероятное» обобществление технологий самими «трудящими­ся нового типа» (к этому субъектному анализу мы вернемся много ниже) и будет означать общественный, революционный процесс создания научного механизма производства, информационно озна­чающего организацию постоянного общественного, вертикального и, главное, диагозитпивного, внефункционалъного и эксфункционалъного, межотраслевого, межпредприятийного и межпрофессионального (если угодно - комплексного, междисциплинарного) изучения «интенсивных» величин технологий. (Именно в этом смысле вопрос об информации - это и есть вопрос об уровне разумности, целесо­образности, концентрированности траты социальной энергии. Но в основе своей это совсем не уп­равленческая задача (как нечто лишь институциональное, произ­водное, оформляющее), а диспозитивная задача самих «трудящих­ся нового типа» по взаимному «вмешательству» в технологии и их цепи. Потому же и у П. Барчеллоне совершенно верно знание не­посредственно связывается именно с технологиями (в его анализе капитализма). Такое изменение и будет означать шаг освобожде­ния человека, не коллектива, предприятия, отрасли, учреждения и т.д., а именно человека, трудящихся, от замкнутости «техноло­гического феода» (а это его же снятие) в выборе деятельности, обучения и перемен труда, в участии в управлении посредством своего рода второй сигнальной системы. Здесь можно продолжить хорошую мысль К. Эрроу: жесткость организаций, их связей и динамичных перемен возрастет, но индивиды будут более сво­бодно перемещаться из одной структуры в другую.

Технологиче­ские императивы (в простейшем виде технологической дисцип­лины) нигде и никогда не исчезнут, но именно для человека они перестанут быть неподвластной, отчуждающей силой. Жесткость связей и жесткость их нее перемен неумолимо диктуются ростом мощи, плотности и многообразий связанности «социальной мате­рии», но со «второй сигнальной системой» всепронизывающего анализа производство и человек освобождаются от учрежденче­ских и пр. границ собственности на технологии. Ведь вторая сиг­нальная система, как известно, вовсе не является надстройкой нервной системы, а является пронизывающим всю ее качест­венно другим, причем общественным в индивидуальном, спосо­бом функционирования, снизу доверху.

На этот же счет хорошо пишет А. Белавин: «Вся практика по­следних лет показывает, что нужен принципиально новый работ­ник, способный более широко видеть все многообразие связей и понимать последствия своих поступков, своих решений. Такая возможность чем дальше, тем все в большей степени связывается с компьютеризацией труда, с наличием под рукой всей, нередко нечеловечески разнообразной информации...». Причем такой ра­ботник уже давно потенциально складывался, но поперек его дея­тельности и стоит собственность на технологии, их взаимотабуирование, а теперь и коммерческая деградация.

На этот же счет «постиндустриалист» В.Л. Иноземцев пишет, надо полагать, лишь о грядущей смене управления «не стихией рынка, а решениями, принимаемыми научной элитой». Но осу­ществить это сможет, естественно, не «элита», а только относи­тельно массовый субъект, «трудящиеся нового типа». К тому ж предстоит сменить не только «стихию рынка», но и уже более вы­сокую «стихию плана». Хотя пока повернуло в обратную сторону.

А может быть еще и такое пояснение. На протяжении двух последних столетий, пишет П.П. Гайденко, человечество стре­милось главным образом изменять природу. Теперь же, однако, продолжает Гайденко, чтобы не покончить с собой, человечеству необходимо вернуть себе (почему вернуть, а не создать?) способ­ность понимать (природу), а сперва, заметим, ее же высшую форму - общество. К тому ж не только понимать, но и нечто пре­образовывать. Отношения.

Репродуктивному и социально-непознавательному организа­ционно-управленческому технократизму предстоит уступить до­минантное место некоторым организационно заведомо непред­сказуемым, но определенно «понимающим», более высоким «аналитико-синтетическим» структурам. Как выросшая натуральность преодолела рабство, как выросший рынок преодолел автаркию, как «план» преодолел капитализм, так же и некая новая «соционаучная структура» преодолеет дефект производства «технофеода».

Но потому же, конечно, и на одном только понимании не проедешь. Так что и изменить кое-что придется, производст­венные отношения, т.е. прежде всего самого себя. Причем в итоге, во всей «дифференцированной глобальности», как пока самоубийственной форме всего мира, а сперва - там, где сло­жатся исторические обстоятельства, на кризисной негэнтропийной вершине, а до того - в социальной науке, а до того - в понятиях. Опять кошмарная нелинейность сама собой получа­ется. Зависимость гигантского, вселенского от «микроскопиче­ского», понятийного.

Обобществление технологий, их изъятие из оков группо-иерархической собственности, и есть сброс в небытие линейной формы, «технологического феода», ликвидация группо-иерархической узур­пации технологий, дефекта производства и господства статусов над людьми при сохранении всего рационального из всех ранее снятых (в том числе функциональных) отношений. Линейность, технофеод, дефект и пр. как доминанты исчезнут, но «план», статусы, функцио­нальность и пр. никуда не исчезнут, т.е. будут метаморфированно сняты. В положительном содержании это и есть, пока не в метафо­рах дело, интенсификация, онаучивание, гуманизация (в более широком контексте преобразования) произ­водства, материальное и революционное его превращение в пони­мающее, социорегулятивное. Серьезное дело. Причем дело самих «трудящихся нового типа», хотя и с помощью новой социальной нау­ки, т.е. нового научно-идеологического профессионализма, интелли­генции. Но уже новых, т.е. «разговаривающих» на обновленном про­фессиональном социальном языке. Здесь к месту напомнить соображения Л. А. Мясниковой.  Приведем их, поподробней.

«Небывало высокий темп развития информатизации общества создает иллюзию ее самостоятельной сверхзначимости. Но развитие не связанных с энергией чисто информационных технологий способствует лишь совершенствованию технологий присвоения, становлению попнауки, направленной на бессмысленное уплотнение информаци­онной среды обитания человека и преследующей собственные це­ли, не имеющие ничего общего с обретением нового знания, и бурному развитию финансово-спекулятивных технологий симво­лической экономики биржи. Поэтому главным ресурсом развития продолжает оставаться энергия, - в адекватной «информацион­ной оболочке», - а не просто «голая информация». Далее Мясникова пишет о двух тенденциях.

Попробуем в сообра­жениях Мясниковой кое-что подправить и кое-чем их дополнить, естественно, с нашей, полилогической позиции.

Во-первых, для означения всегда гетерогенного производства словом «экономика» мы принципиально не пользуемся; отсюда и «реальное производство», лишь обеспечиваемое, по верным сло­вам Мясниковой, «информационной оболочкой», мы никак не сводим к гомогенной «энергии». В производстве движутся и ве­щи, и энергии, и труд, и мысль, и сами люди, и т.д. А во-вторых, пока главное совсем в другом, а именно в том, как вообще воз­можно осуществление «конструктивной» тенденции в движении к обществу, основанному на «новом знании».

И, во-вторых.  О роли знания, науки говорено уже невпроворот. И Платон в своей архетипической конструкции придавал особое значение науке (роли «философа»). И Ф. Бэкон провозгласил «Знание - си­ла». И Маркс высказал мысль о «превращении науки в непос­редственную производительную силу». А уж в наши дни говоре­но про знания, науку - не перечислишь (ряд имен называет и Мясникова). Но вот что суть все эти прекрасные идеи и мысли? А суть они, и уже давно, прекрасные афоризмы, непреходящие «вечные истины» философии, в силу этой «вечности» столь же давно ставшие банальностями. Чтоб общество могло стать «на­учным обществом», опирающимся на новое знание, уже не философия, а именно наука же и должна выдвинуть новое соци­альное знание об обществе, сложившемся во всей своей мате­риальной конструкции еще как донаучное, с гибельным эволю­ционным трендом и со спасительным революционным. А это может быть только удачная не «вечная», а конкретно-истори­ческая - научная теория современного переломного мира.

Толь­ко и только так может начаться изменение когнитивности, знания (а именно в существующей когнитивности, понимания мироздания и скрыт главный стопор дальнейшего развития) сперва профессионально-научной (во всем тягомотном объеме), а в конечном счете когнитивности всего человечества. Никакой иной возможности начала научной же реализации «конструктивной тенденции» не существует.