Материал подготовлен

к.т.н. Харчевниковым А. Т.

 

СМЕРТЕЛЬНА ПЕТЛЯ РОССИИ

 

 Продолжим описание ЧЭФ «линейная» в кратком адаптивном изложении в форме дайджеста соответствующих глав второго раздела «Полилогии современного мира».

 

Часть 9. Линейная (плановая, отраслевая) форма как «политическая технология».

 

На линейной эндогенной форме («плановой») остановимся  детальней. Все слишком  вновь и об этой форме производства «вопрос в науке даже не поставлен». Ни один из экономических (политэкономических) подходов в принципе, так сказать по определению, не в состоянии описать эту постэкономическую форму и как следст­вие - все произошедшее, нынешнее состояние и возможные тренды последующих перемен.

 

9.1. Образ «линейной формы» как доминирующей при социализме.

 

9.1.1. О многомерности социализма.

В мягких, метафорически соотносительных значениях названий «первобытность», «рабство», «феодализм», «ка­питализм» имеется символический момент реальной произ­водственной характеристики этих форм («перво-», «раб-», «феод-», «капитал-» как преходящие отношения). Заметно коррелируются с «субъективной реальностью» и соответствующие идеологии: «архирелигиозная ксенофобия», «языческий политеизм», «моноте­изм», политэкономии-экономиксы как научные формы «товарного фетишизма». В идеологеме же «социализм» ничего подобного нет.

Будем определять «социализм» как еще теоретиче­ски неведомую, бывшую реальную систему, метакультуру или даже «гиперцивилизацию»; линейную и плановую, отраслевую форму, как только «чистую», быстро отжившую доминирующую и только эндогенную структуру, как градацию («акультурно» базово «многослойный», но только моноукладный идеальный тип) непомерно более сложного и социально многомерного реального социализма. Наконец, идеологию бу­дем именовать «коммунизмом».

В общем, разнобой представлений о «социализме» (заодно и о капитализме) и о произошедшем ужасающий и,  мягко говоря, простоватый. В этой связи и предстоит разобраться с реальным социализмом  примерно по марксовой логико-семантической теоретической стратегии. Предварительно укажем от чего мы в нашем эскизном движении только по эндогенным формам еще полностью отвлекаемся в соотнесении с реальным социализмом. И, забегая чуть вперед, заявляем - почти от всего, что про него пишется. И писалось.

В движении по эндогенным формам, как по узлам только «идеальных типов» абстрагировано высших (исторически но­вых) и чистых критических состояний и первопроходческих негэнтропийных трендов прорывов (в данном случае потенциаль­ного), мы, собственно, пока и отвлекаемся от всего прочего, т.е. от всех неэндогенных социальных «параметров». А их премного.

Во-первых, мы полностью абстрагируемся от всего мирового, глобального, будь то «мировая капиталистическая система», или «мировая социалистическая система», или обе они вместе.

Во-вторых, отвлекаемся мы от свойственной ряду соцстран (бывшие СССР, ФСРЮ, ЧССР, КНР) многонациональности.

В-третьих, современный социализм, как правило, весьма, а то и исключительно высотно неоднороден, многоукладен, объемля под­час и самые передовые, новейшие процессы и отношения, но и весьма глубоко отставшие секторы и регионы производства, ко­торые ранее почти не прошли не только индустриализации (товаризации), но иногда даже и территориализации производства.

В этой связи, например, порой образно и хлестко «реальный социализм» характеризуется как своеобразный «винегрет», состоящий из хаоса обломков и осколков самых раз­личных хозяйственных укладов, вплоть до «полуфеодальных эле­ментов». Поэтому, пока полностью отвлекаем­ся от всего, кроме того, что является главным, доминирующим в этом «винегрете».

Суть в том, что независимо от всех упомянутых (а равно и культурных, пространственных, природно-климатических и т.д.) многообразий, от огромных различий в конкретике различных стран «реального социализма», в высшем звене градации всей со­вокупности (композиции) производственных отношений, в базисе сложилась очередная ис­торически ограниченная (необщественная) форма собственности, господствующая форма производства, которую будем называть плановой, отраслевой или линейной формой (почему так - об этом по месту). Вот она и подлежит обстоятельному изучению. Иначе сказать, суть «спрятана» вовсе не в изобилующих наиболее бро­скими негативами аграрном, потребительском и т.д. сегментах, или сферах, не в отставших секторах и регионах, а, наоборот, в самом относительно «благополучном» индустриальном, высшем технологизированном звене отношений, которые и «приостанови­ли» НТР, деформировали, т.е. подчинили своей логике, и все от­ставшие, и все ранее снятые, в том числе разлюбезные экономи­ческие отношения. Именно линейная форма в конечном счете и породила весь сонм негативов «всех сторон общественной жизни», неприглядным описанием которых были  испещрены многие газеты «предпоследних» лет.

Вместе с тем во всем этом, весьма пышном, букете негатив­ных явлений еще нет ничего ни драматического, ни удивитель­ного, ибо любая отжившая форма производства в силу неотвра­тимой типизации (уподобления форм бытия доминирующей структуре) обуславливает ход и состояние всех без исключения общественных процессов. Просто в силу ряда причин линейная форма вошла в состояние исторически нового бифуркационного (системного) кризиса исторически очень быстро. А для ученой науки и вовсе нежданно.

В-четвёртых, мы полностью отвлекаемся от всего страново-специфического.

В основных иллюстрируемых героях у нас будет, ра­зумеется, бывший СССР, но и главным образом только по причине особой типичности, влиятельности и нашей осведомленности.

В-пятых, совсем уж наконец, нас пока совершенно не будет беспокоить всё самую широкую публику беспокоящее, т.е. поли­тическое.

В общем, крепко отвлекаемся мы пока почти от всего того, что сейчас пишется. Кратко говоря, всё примерно, как и в «Капитале» К. Маркса. Поясняем подробнее.

Ситуация с былым социализмом. Онтологически, изначально, даже только в СССР, не говоря обо всем «соцлагере», это была агломерация выс­шей для всей истории социальной сложности. В ее социальной конструкции были системно сплетены в связное целое огромные многообразия органических, этнических, конфессиональных, демо­графических (образовательных, профессиональных), географиче­ских (территориальных;, натуральных), экономических, технологи­ческих, научных... причем особо сильно-разноуровневых и вариа­ционных, структур, а также сложных внешних границ (связи и от­деления), наконец, ментальных и, конечно, обеспечивающих це­лостность инсгитуционально-политических, властных форм. Кста­ти, все это остается теоретически совершенно непрозрачным для «марксистского», «марксистско-ленинского», тем паче либерального мировидения. И еще кстати, и вовсе забегая далеко вперед, заме­тим, что в условиях подступающего системного кризиса именно либеральная экономическая мысль оказалась «интеллектуальным» ключом, разумеется, не к трудному восходящему преобразованию, а к исторически беспрецедентному по стремительности краху всей системы. Тем не менее просто в принципе нет никакого пути разо­браться со всем этим, в том числе с произошедшим крахом систе­мы и с уже нынешними трендами обломков былой системы (с са­мым крупным из них - Россией) и, тем более, всего социума, не на­чав разбираться с самой абстрактной эндогенной формы. Что мы и попытаемся сделать в настоящей разделе.

 

9.1.2. Печальное состояние вопроса.

 

Ответы на вопросы «как?» или «что надо?» - дело, ко­нечно, серьезное, но нехитрое. Науку же интересует не «что на­до», а «что есть», т.е. что в действительности происходит в недрах социального бытия (производства), критическая теория этого происходящего (новый «язык»), на которую пока нет и намека. Поэтому  кратко напомним опыт «Капитала».

Итак, сразу же обращаемся к вороху капиталистических «негативных явлений», попадавших в поле научного познания. Первыми оче­видны явления в сфере доходов, загадочность всякого рода ран­тье; затем обнаруживаются «прелести», предоставляемые земель­ной собственностью; затем - торговая прибыль, ссудной процент, наконец, с наибольшим трудом идет постижение природы при­были главной фигуры, промышленного капиталиста. Но и все эти явления оказываются вторичными, а потому Маркс и открывает уже самую суть этой формы производства - прибавочную стои­мость, по отношению к которой все более «осязаемые» явления оказываются более частными, объективно и логически вторич­ными, превращенными формами. Но, чтобы объяснить саму прибавочную стоимость, надо было еще открыть самое глубокое, абстрактное и сложное - товар вообще, гомогенно фундамен­тальную социальную симметрию, вещественно-продуктовое базо­вое взаимодействие.

Изложенное показывает, что в средней линии познание идет так, как если бы мы обладали диковинным да­ром изучать «Капитал» с его же конца. Иначе сказать, в «Капита­ле» по отношению к рассмотренному все наоборот: сначала сле­дуют мало понятные абстракции товара вообще (базовое взаимодействие, симметрии); затем уясняется превращение денег в капитал, капитал вообще в своем движении и закон его конца; затем во втором томе, описывается движение всего производства в его естественном вещественном содержании, но в исторической капиталистической форме (простое, расширенное и пр.); лишь за­тем, в третьем томе, оказывается возможным начать движение ко все более конкретному, «негативным явлениям» - превращение прибавочной стоимости в прибыль, торговый капитал, денежный капитал, рента, наконец, всех ужасно интригующие доходы, за которыми и начинаются непосредственные и волнующие инте­ресы. А уж потом «хорошие», «нехорошие» (классы). А уж и вовсе за пределами теории «проклятущее» государство.

Так вот, согласно этой анало­гии, в нашем научном познании линейной формы дела еще не ушли дальше шага, в свое время сделанного Макиавелли (насчет «государства», «классов», «интересов»), после чего в свое время и понадобилось триста тридцать лет познания для появления «Капитала».

Вот такая грустная шутка, хотя есть и в ней намек: лишь в августе 1985 г. ученые нашей главной экономической цитадели во всеуслышание произнесли, что пора начинать изу­чать действительные интересы. Это бу­квально! А эти интересы таковы, писал Ленин, «каковы объек­тивные условия производства материальной жизни, создающие базу всей исторической деятельности людей, каков закон разви­тия этих условий». А этот же «закон» по тем временам суть пе­рифраза «Капитала», в основном в узком содержании, только, кратко говоря, структурно, в смысле предмета производственных отношений, как только экономических, но этот предмет не имеет ни малейшего касательства к каким бы то ни было «инте­ресам». Каковые и порождаются упомянутым «законом».

Забегая вперед, «оправдательно» заметим, что уже «разбожествленное» «коммунистическое социальное» по своему трудно­уловимому логическому типу действительно довольно-таки близ­ко к «божественному социальному». Но ведь все ж не в такой степени, чтоб теоретический «задел» оказался нулевым.

 

9.1.2.1. Волнующая пустышка «тоталитаризма».

Уже одно то, что долгожданный «крах тоталитаризма» (М.С. Гор­бачев) почему-то обернулся развалом и кровавыми побоищами, порядочных людей должно бы заставить задуматься об адекватности самой этой явно импортной клички («тоталитаризм»). Пока о ней весьма кратко.

Но именно собственность (здесь еще даже не говоря о во сто крат более существенном интернациональном срезе и пр. радикальных различиях) является подлинной эндогенной сутью системы, вне всякой зависимости от хозяйственных модификаций, политиче­ских форм и режимов. Термин «тоталитаризм» является «пропагандистским сверхупрощением советской реаль­ности». А еще лучше замечает П. Бурдье, что слово это вообще «ничего особого не означает»1. В об­щем под дешевым популистским соусом «демократической» борь­бы с «тоталитаризмом» протаскивается банальная капитализация. Произ­водственные структуры вообще не упоминаются, а в необъятной «тоталитаристской» литературе  о производственной сути систем ничего членораздельного нет. Так что все это, в самом лучшем случае, относится толь­ко к социально-политическим явлениям, но никак не к главному, производству. Все это упорно и уводит от сути дела.

Короче говоря, подтекст «тоталитаризма» - легкие шоры от по­знания сложнейших реалий системы. И это, даже не говоря о производности «классов» от структур производства, на изучение которых и намека нет. В общем, многие, если не большинство, не выбрался он из шор экономического догматизма, без­надежно гомогенного понимания производственных отношений, так сказать, «в широком смысле» их безропотного отождествле­ния с экономическими.

Теперь же даже  некоторые «левые» возлагая надежды на «свободную ассоциацию тружеников» (без единого бюрократа, что ли?), видят суть дела в «противостоянии трудя­щихся и бюрократии». Всем в общем не приглянулись начальни­ки, при забвении того, что и на любимом нелюбимом Западе, опять напомню, последний зав. лавкой в отношении подчинен­ных - начальник и бюрократ, да еще какой.

Во-первых, во всем этом видно опять предельно прозрачное, черно-белое восприятие, почти всегда по одной схе­ме «верхние-нижние». А чуть ближе к сути здесь очевиден механи­ческий перенос все той же бинарной классической стратифика­ции («плохие» капиталисты - «хорошие» пролетарии, а теперь «пло­хие» бюрократы - «хорошие» трудящиеся). Вот и вся глубина «мыс­ли». Надо сказать, что такая бинарная логика имеет место и в значительно более широком плане «классовых идей» (будь то ари­стократы, элиты, управленцы, менеджеры, номенклатура, бюро­краты, администраторы, чиновники, партократы, технократы, олигархи и т.д.). Ну а то, что даже суровые стратификации могут быть совершенно другого логического типа, - это в экономическое мышление едва ли может уместиться.

Потому, во-вторых, согласно всей серьезной со­циологической установке, любые стратификации («классы») - это всегда только следствия уяснения производственных отношений (форм, структур). Кстати, Маркс, однако, «бюрократизма» никогда серьезно не изучал, хотя и очень сильно заметил, что это «спиритуализм» корпораций (а марксистские негативные суждения о государстве кое в чем ошибочны, на чем по месту еще остано­вимся, но к «бюрократизму» отношения не имеют, и вообще политологичны). На российской  же ниве поня­тие «бюрократизм» бытует в широких массах устойчиво и неиз­бывно «с изначально негативной оценкой». Вот и вся «теоретиче­ская» подоплека перипетий вокруг «бюрократизма», потому исполь­зуемого, точно замечает Левинсон, в политических баталиях всеми на свой лад, но на неизменном уровне «обыденных представле­ний» о плохих дядях. В крайнем случае еще «аппарат» можно в ход пускать.

А вот по поводу ужасно нелюбимой ими «номенклатуры» волей-неволей возникает вопрос. С какого ж разряда ее, интересно, начинать - с завлабов, бригадиров или с железной точностью с заместителей секретарей парткомов? Грубовато, конечно, так возражать. Но ведь практически все кроющие «бюрократизм» или «номенклатуру» вполне по логике, замеченной Левинсоном, ни о каких принципах объективной идентификации всей этой кошмарной публики не заикаются. Одни анкетные данные, кремлевские пайки или кон­торские «нарукавники» в счет принимаются. Кстати, прямо ли косвенно, но именно в связи с треклятой «но­менклатурой», Р. Бургер пишет: «Интересно заметить.., что те лица, которые по-русски называются государственными служащими, по-английски называются public servants или civil servants, т.е. общест­венными или гражданскими служащими». Действительно интерес­но, ибо в дальнейшем «переводе» выходит, что было у нас не «огосу­дарствленное» или «номенклатурное» общество, а гражданское.

Поэтому, без предварительного изучения самих, прежде всего базовых, структур производства любые стратификации могут быть, в луч­шем случае, лишь результатом поверхностных, эмпирических на­блюдений.

 

9.1.2.2. «Теоретическое» невежество «этакратнзма», «огосударствления», или «ничейности», средств производства.

Все вынесенное в подзаголовок суть выверты экономизма, ко­торый никаких объектов собственности (и вообще, объектов людских отношений, богатств, ценностей, основ смы­слов бытия людского), кроме средств производства, и знать не знает. Выходит, что иных «собственнических» отношений просто не было, потому как для экзотерического, бубличного, тем более экономического, мышления они совершенно невидимы (не говоря о том, что именно собст­веннические отношения изначально проявляются именно в произ­водственной власти, а уж заодно и в политической).

В «чистой» линейной форме (новый «слоеный пирог») эндоген­но сняты культурно-родовые (объект - общая жизнь), демографические (работник), территориальные («пространство производ­ства»), экономические (средства производства) производствен­ные отношения, которые, никуда не исчезнув, «вернулись в основания» или ушли в «инфраструктуру», но теперь уже попали под «освещение» линейной формы в виде соответствующих сня­тых деформаций. Но поскольку, тоже снятые, здесь экономиче­ские отношения (со средствами производства) для экономическо­го мышления - это нечто совершенно неудобоваримое и не­мыслимое, то для сохранения своего реноме идейного держателя основ бытия экономизм и пускает в ход различные мифы.

Во-первых, сказать, что в «плановых» производственных от­ношениях имеет место «государственная собственность» на сред­ства производства (их «огосударствление»), - это просто нонсенс неграмотности, подобный «надстроечным производственным от­ношениям» или «политическому базису». Средства производства, если угодно, основные, в линейной форме обобществлены (и даже «слишком»), поэтому капиталистические формы присвоения (при­быль, процент, рента, фиктивный капитал) типологически отсут­ствуют. Эта же обобществленность средств производства лишь в форме юридической оболочки и выступает как нечто государст­венное (хотя и это весьма неточно), поскольку государство, как (в данном случае) институт принуждения (угрозы его), просто и га­рантирует невозврат к господству частной собственности на средства производства, как, например, и буржуазное государство гарантирует невозврат к натуральной замкнутости автаркии феодальной собственности на «пространство производства». При всех «диалектизмах» государство было, есть и будет надстройкой, подчас и влиятельной, но при самых расчудесных обстоятельст­вах не способной быть агентом производственных отношений.

Интересно здесь то, что и либе­ралы, и ортодоксы нередко прибегают к одному «государственному» «объяснению», но просто с противоположных позиций светлых пер­спектив разгосударствления («свободная ассоциация тружеников» у ортодоксов и тоже, конечно, очень «свободная» экономическая дея­тельность у либералов). Все-таки любопытны эти словопрения.

Во-вторых, относительно «ничейности» дело обстоит чуть-чуть хитрей. Всякий объект обстоятельств производства, уже обобществлен­ный, со всей необходимостью логически всегда и является симметризованным, «ничейным», ибо его узурпация ликвидирована, он-то как раз из ранее ограниченной (необщественной) собствен­ности и изъят, стал, в основном во всяком случае, общим, общест­венным. В общем,  с преодолением рабовладения работники обобществлены, в том числе и поэты. Они и стали «ничейными». Но это вовсе не причина последующих непорядков, а просто значит, что всякий объект уже обобществ­ленной собственности более не имеет отношения к каждый раз уже новой господствующей собственности. При феодализме до­минирует собственность уже на «пространство производства» (про­изводящую территорию, процесс), уже при «ничейности» работни­ков. При капитализме уже обобществлено «пространство произ­водства», оно симметризовано, уже «ничейное» (хотя не обязатель­но земля как средство производства), прикреплений к местности, барьеров «у каждого моста» нет, все перемещения сво­бодны, но причины всех негативных явлений уже не имеют ника­кого касательства к этому уже «ничейному» «пространству произ­водства», ибо обуславливаются ограниченной (частной) собствен­ностью вот теперь уже на разлюбезные средства производства.

Точно так же и в линейной форме средства производства обобществлены, симметризованы, «ничейны» они стали, но и суть-то уже вовсе не в них. Потому куда более правы те «этакратисты», но только лишь в том, что собствен­ность именно на средства производства уже не имеет сущест­венного отношения к действительно господствующей линейной форме, всем ее порокам. С какой-то поразительной редкостно­стью лишь, причем особо заметим, именно неэкономисты точно замечают, что «обобществленное» суть «не принадлежащее никому», т.е. некоторым образом уже при­надлежащее всем. Соответственно и отношения со средствами производства, т.е. как раз экономические отношения, симметри­зованы, необратимо сняты, сами превратились в «инфраструкту­ру» или в материальную, говоря словами Маркса, «бухгалтерию», в частности, в научно-хозяйственном виде, кратко говоря, бюд­жетно-финансовых срезов «плановой» экзотерической, публичной, политэко­номии или всех «планомиксов». Эти отношения никуда не исчез­ли, продолжают развиваться и менять свои формы (сколь угодно «странный» социалистический рынок - неумолимая производст­венная реальность), но они уже не определяют сущность господ­ствующей линейной формы, ограниченной (необщественной) соб­ственности уже совсем не на средства производства, а, наоборот, сами «освещаются», искажаются, сковываются или аномально «вылезают» и т.д., т.е. в целом деформированы этой (плановой, отраслевой) уже новой господствующей формой производства.

Так, вспомним, что с преодолением рабства работники уже «ничь­ими» стали. Но вот ежели дать добро на приобретение людей (как в Чечне), естественно, будет «неизбежная попытка их присвоить».

Поэтому с позиций экономизма все в «социалистической собственности» и до сей поры выглядит крайне примитивно, но и столь же упорно, а сейчас и фундаменталистски регрессивно. Между тем суть линейной формы в чис­том виде уже постэкономична, в том числе и теоретически уже не имеет касательства ко всей экономической науке в сколько-нибудь строгом значении и смысле всей ее семантики.

Но это же значит, что «материальную онтологию», основы и закономерности, «постиндустриализма» надо копать не на западном, материале, а как раз на «плановом». Но это экономизму невозможно понять, коли «матери­альное» понимается только как вещное.

 

9.1.2.3. О «теориях социализма».

 «Теорий социализма» (или более общо - крити­ческих идей), альтернативных сперва еще даже «духу коммунизма» (революционным социали­стическим идеям), а затем экзотерическим «планомиксам» или «коммунизму», многие сотни или даже тысячи. Ничего удивитель­ного в этом нет.

Потому, в отличие от всей громады прагматики «политэконо­мии социализма», а также от «научной» диссидентуры (которая практически вся оказалась вообще бесплодной, мягко говоря), действительный научный поиск за пределами самого обыденного понимания социализма приобретал единственно мыслимую форму сверхмудреных ино­сказаний и схоластики. Выловить здравые идеи в такой форме мысли само по себе представляет головоломную задачу. Здесь же лишь сверхкратко скажем о логике квинтэссенции догматики и попытках ее преодоления.

В экономическом мышлении гомогенность,  однородность, объекта производ­ственных отношений (только средства производства) с их обобще­ствлением привела к безнадежному финализму представлений о субъективно, сознательно, планомерно и пр. регулируемом или вовсе «оптимизируемом» обществе. Поэтому любые оговорки о не­зависимости от воли и сознания людей («неполное» обобществле­ние) все равно упирались в логический тупик неизбежных пред­ставлений о финальности системы производства. Раз единствен­но экономически мыслимый объект (средства производства), пусть и еще «неполно», уже обобществлен, история, так сказать, кончилась. Образно говоря, познавать фундаментально более уже нечего. Остается только «бесконечно совершенствовать».

Споры, и довольно крутые, вокруг природы социализма среди ортодоксов продолжаются, а то и усиливаются («неполный», «промежуточный», «государственно-монополистический» социа­лизм), особенно витиевато в вопросе «соответствия-несоответст­вия» производственных отношений производительным силам. Так нет - всегда нормативный идеал (не достижимый никогда) гомогенного коммунистического свойства выступает как якобы реальная перспектива или тенденция {не­посредственно общественное производство, полная автоматиза­ция и пр.). Система, таким образом, исследуется не в собствен­ном содержании, «какая есть» в недрах бытия, а хоть и в некото­рых собственных чертах, но... всегда с нормативных позиций - какой должна бы быть.

Однако в Марксовой, материалистической постановке вопроса исходное понимание предельности всякой формы производства ти­пологически предполагает сплошной «автоматизм», где все субъективное, сознательное суть только проявле­ние командующих парадом неведомых производственных отноше­ний. А гомогенная вещность объекта отношений (средства производ­ства), как квинтэссенция, конечная суть, всей ортодоксии, логически запрещала саму такую постановку. Ну а то, что система вообще является уже постэкономической - так это и сейчас такая же «ересь».

Даже и в весьма оригинальном представлении о былом социализме у В. Н. Шабарова главны­ми «фигурантами» системы являются собственность, отношения соб­ственности, право собственности, управления собственностью на... средства производства. В нашем же понимании доминирующие от­ношения собственности в былой системе к средствам производства, чуть резковато говоря, не имеют вообще никакого отношения.

В отличии  от ортодоксальной («плановой») политэкономии социализма, с «хорошими законами», Я. Корнаи пытается (точнее, пытался - 1982) найти действительные закономерности производства, когда выясняет­ся, в частности, что дефицит (ожидания в очереди, вынужден­ные замены, инвестиционный голод, внутризаводская «безрабо­тица» и т.д.) является нормальным состоянием этого производст­ва.

Однако во всей работе Корнаи «Дефицит» практически не упомина­ется собственность, т.е. сама суть любых производственных от­ношений. Хотя и «забывчивость» Корнаи вполне понятна, так как собственность на средства производства (а другой в экономиче­ской науке не мыслится) в линейной форме не имеет никакого отношения к сути системы. Но и без собственности форм произ­водства не бывает; просто эта действительная собственность ни­как не «вяжется» со всеми понятиями экономической науки. Ну, и вообще нельзя рассчитывать на постижение новейшей истори­ческой (линейной) формы производства без переосмысления ос­нов всей социологии. Начиная с первобытности.

На наших нивах наиболее яркие попытки «познания социализма» связаны с теорией «административного рынка». Но «яркое», однако, освещать мо­жет до мельчайших подробностей, но вот только светить при этом совершенно не в ту сторону. Совершенно справедливы, например, попытки понять обвалившуюся систему как объективную структуру, так сказать, «аксиологически нейтрально», и, что постперестроечные процессы рассматриваются в основном как процессы деструктивного содержания. Однако, сразу следует обратить внимание уже на ключевую («заголо­вочную») терминологию. Во-первых, «рынок», суть нечто образно действительно эффектное, в данном случае, как уже не раз от­мечалось, выступает как путающий терминологический перенос. Но все же это хоть и вносящий путаницу, но вопрос термина. А вот и во-вторых, «административное» - это уже заметно слабее, даже чем у Я. Корнаи. Как-никак, но жнут и куют не админист­раторы, при всей неприязни или почтении к ним.

Далее, и в исторической гомологии (что теоретически у всех авторов вполне последовательно) система рассматривается тако­вым образом, что «при наиболее благоприятном исходе» «админист­ративный рынок» «конвертируется» «в финансовую империю, где деньги делают деньги», в «нормальный» рынок, с «социальным расслоением», «собственностью», «бизнесом» и т.д.

Ну что ж. Чего в этом мире не бывает. Не исключено, что сис­тема в капиталистическую превратится (хотя за «качество» такого капитализма, похоже, еще никто поручиться не отважился). Мы все ж полагаем, что таковое вообще исключительно маловероят­но, так как отжившая система в понимании «Полилогии» является го­мологически недокапиталистической. Потому и теории «админи­стративного рынка», негэнтропийной («невероятной», в смысле Шредингера) траектории зреющей бифуркации не содержащие, весьма несимпатичны. И это не говоря о полном отсутствии гигантского как логического, так и исторического постмарксового переосмысления всей современности и истории.

Однако ко многим отдельным идеям есть смысл ещё возвращаться. А пока, вспомнив безупречный «метод политэко­номии» («позитивная критика»), про все ее содержание надобно крепко забыть, установив сначала доминирующий объект новой собственности в его предметности (так сказать, в неясности поч­ти «божественной социальности»), но еще совсем не как отноше­ние. Что именно, короче говоря, может быть узурпировано, если уже не общая жизнь, работники, «пространство производства», средства производства. Напомним также, что объектом отжив­шей собственности может бьпъ не только вещь в обычном смыс­ле, но и процесс.

 

9.1.2.4. О явлениях «технологий» и «функциональности».

Интерес к технологиям во всех современных обществах огро­мен. В западной науке, обычно более легкой на подъем, но и на легкомыслия, «среагировали» на явление технологий заметно и «оперативно». Так продажа же техноло­гий или их передача, нарастает в последние 30 – 40 лет в огром­ном размере, при том интересном моменте, что как раз в нацио­нальных рамках она скована.

Ныне в западной практике (и праве) под технологиями по­нимаются комплексы оборудования, патенты, лицензии, произ­водственный опыт, «ноу-хау» и пр. В общем, уже справедливо говорится о реальности мирового технологического рынка, в форме стоимостной коммерциализации охватывающего иногда даже «не только результаты научно-исследовательской и научно-производственной деятельности, но и саму эту деятельность». Здесь уже не вещь, а сам процесс, будь он неладен, неумо­лимо вылезает. К тому же под «технологией» в документах ООН понимает­ся нечто в результатах НТП, причем в их «материальной и нема­териальной формах»; а переда­ча технологии («трансферт»), как правило, фиксируемой только в лицензионной торговой форме и в материалах ЮНИДО, трак­туется как процесс. Так сказать, все ж признается, что в про­изводстве есть не только вещи.

Однако обратим внимание на один парадокс - отношения с технологиями при капитализме заметно прогрессивней, чем в линейной форме, примерно так, как земельная собственность при рабовладении была прогрессивней («свободней»), чем в более высокой, феодаль­ной форме, где и возобладала собственность как раз на «землю» («пространство производства», «производящая территория»). Короче говоря, в западной практике и, можно сказать, «при­кладной мысли» технологии - это какой-то весьма существенный, но как бы неудобный (на прилавок не положишь), но все же по са­мой сути господствующих отношении «продажный» (коммерциали­зируемый) объект, как во всяком случае некоторым (нерыночным) образом передаваемый или рыночно диффундирующий процесс.

Из более теоретических в этом направлении являются соображения П. Бар­челлона, - он полага­ет, что новое командное значение приобретает как раз техноло­гический капитал. Последний, в частности, связывается с «тех­нологическим знанием», «излишком стоимости», с «нематериаль­ностью абстракции, присущей технической организации техно­логии», с изощренной эксплуатацией, как ни странно, как раз «сверхоплачиваемого технократа», с утратой гомогенности рабочим классом и т.д. Но для нас самое главное - все с теми же, даже пре­вращающимися в самоцель, рынкам и капиталом. Заканчиваются же эти соображением следующим: чтобы в борьбе за «коллективный контроль над процессами формирования и рас­пространения знаний» найти «альтернативу капиталистической эксплуатации природы и человека», необходимо «сконцентрировать усилия на теме отношения между знанием и трудом, между произ­водством и развитием понимания нашего бытия в существующем сегодня мире». Солидная, короче говоря, задача вырастает в связи с этими технологиями. Напомним еще, что одним из коренных по­нятий «технология» является в концепции Л. Ларуша. Но оно непо­мерно физикализировано. Кроме того известны еще сложные размышле­ния японского философа Т. Имамичи, в коих кризисность нынеш­него бытия связывается с превращением технологий в «бытийственную тотальность» этих технологий как «среды обитания»; интересно что другим субстанциональным героем нашего времени выявляется еще «функция».  Не «товарное» что-то явно. Но все же, несмотря на принятую нами постмарксовую стратегию, понятийно разобраться со всем этим как с отношениями пока никак не удается.

У нас же в понимании технологий, т.е. как раз самого главного в сути общества, в котором, как говорится, «мы живем и трудим­ся», царит полная «марксистская» тишина. А уж даже эмпириче­ски, по Гапоненко, вся эта инновационно-технологическая «меха­ника», вообще «не улавливается статистической отчетностью». В общем - конь не валялся. Да нет, разумеется, сам-то термин «тех­нология» распространен повсеместно. Так в теории одного из наших лучших экономистов, С. Ю. Глазьева, именно «технологическое» - заметная фигура. Однако даже по элементарным семантическим критериям («язык» новых понятий) на социальную теорию-то и отдаленного намека нет.

 Потому ж и при всем уважении Глазьева к весомой роли государ­ства перспективы счастья у него приоткрываются все те же, что у наших реформаторов, рыночные. Разве что в другом порядке и темпе реализации. Да и что в экономическом мышлении может быть иное, ежели «план» действительно обанкротился. Только бла­годетельный рынок. Вот и весь итог раздумий о «технологиях».

В общем, упомянутые технологические уклады С. Глазьева (или вроде того: «текстильные машины»; «паровой двигатель»; «электродвигатели, выплавка стали, станочное машиностроение и др.»; «двигатель внутреннего сгорания, нефтехимия»; «микроэлектронные компоненты, авиационная техника, новые источники энергии»; «биотехнологии, космическая техника и т.д.») - эмпирически или вспомогательно иногда достаточно удобная структура, но все это пока бесконечно далеко от уяснения технологий как объекта обстоятельств произ­водства, объекта отношений собственности. Причем как полит­экономия не занимается изучением средств производства («това­ров») в их бесконечном многообразии (это предмет «товароведе­ния»), точно так же и теория линейной формы, или «политическая технология» («политическая», но без «экономии»), не занимается изучением технологий в их бесконечном конкретном многообра­зии, а занимается изучением производственных отношений людей в связи с технологиями. Поэтому понятия «технология», «технологи­ческое», «технологизация» будут далее последовательно рассматри­ваться в своих имманентных, сущностных (неэкономических), только им присущих значениях.

А чтобы составить себе самый первый образ собственности на технологии, мы и пойдем в сторону, прямо противоположную подходу С. Глазьева. Причем даже в трояком смысле. Во-первых, для нас существенны не определенные тех­нологии, а вообще (как у Маркса «средства производства» - объ­ект собственности). Во-вторых, мы движемся не к укрупнённым пониманиям («уклады»), а совсем наоборот – к элементарному и фундаментальному. И, в-третьих, для начала, обратимся не к новейшему аэрокосмическому», а к «архаическому» примеру. Однако, предварительно, о некоторых   исследованиях функциональности.

Так в русле, близком к экономической мысли, как отмечали некоторые исследователи,  попытки изучить функциональные явления в производстве предпринимали Р. Гильфердинг, М. Вебер, маржиналисты. Но и до генерализующих фундаментальных пе­ремен было далековато. Позднее сформировалась громада потоков структурно-функциональ­ных подходов в социологии, где «функции» занимали едва ли не цен­тральное место. Достаточно сказать, что уже Г. Спенсер, применяя к обществу метафору «организм», стал поневоле «функционалистом». Без понятия «функция» не обходятся работы Э. Дюркгейма и т.д., и др. и пр.

Итак, нет дыма без огня. Но вопрос в части «функциональности» в «Полилогии» рассматривается совсем по-другому, и не в смысле всеобъятной философской допредметности, и не в духе социологического универсализма, а в гомогенном ба­зовом смысле. Так в статье одного ортодокса очень уж экономически сочно получилось, он пишет, что «субстрат социальности, ее непосредст­венный носитель - это, как известно, люди и вещи». «Как известно» именно экономистам. Нам же теперь известно совсем другое: «суб­страт» гетерогенен, разнороден и многообразен. Это люди и общая жизнь (культурно-родовые производственные отношения); люди и другие люди, работники (де­мографические производственные отношения); люди и пространство производства (территориальные производственные отношения); лю­ди и веши, средства производства (экономические производствен­ные отношения). А вот теперь в основах «божественного социального» («субстрата», если угодно) мы добрались до еще одного такого «суб­страта»: люди и технологии, процессы производства, т.е. функцио­нальные (технологические) производственные отношения.  Причем, как и товар до капитализма, они в принципе не могли быть изучены до появления уже критических черт линейного производства.

 

И ещё об «исследованиях». Известный физик Ф. Дайсон пишет: «Технологии - это божий дар. После дара жизни, быть может, это самый значительный дар, полученный человеком от Бога. Технология - мать цивилизации, искусств и наук». Ну а с другой стороны, по поводу и технологий, и функцио­нальности, если сказать очень кратко, например, у Т. Имамичи звучат сквоз­ные интонации как неподвластной, отчуждающей, стихийной и обесчеловечивающей силы. А когда «божий дар» приобретает та­кие нехорошие свойства, то это и значит, что мы имеем дело с не­которыми, еще неведомыми производственными отношениями, собственностью. Между прочим, на то и «божий дар», а не яични­ца, что рано или поздно становится желанным объектом собст­венности, наконец, ее же как уже заходящей в предел узурпации.

Потому сперва вспомним об известных возможных путях вы­хода на собственность.